* * *
Адам получил официальное предложение от германского Минкульта стать куратором грандиозной выставки «Москва – Берлин» в конце октября 1997 года. Выставка должна была открыться 3 марта, и времени оставалось очень мало. Адам с головой ушел в работу. Возможно, именно такого предложения он ждал всю жизнь.
Забросив другие дела, он работал, работал, работал и очень уставал. Он даже как будто забыл, как будто отрешился от рукописи отца. И тут опять проклятый сон: синее-синее море, полное тоски, и ощущение приближающегося пиздеца.
Адам спал на животе и не мог проснуться. Звонил телефон, но он его не слышал.
«Дрыхнет, ублюдок, – подумал Скот и положил трубку. – Ладно, позже перезвоню».
Назойливые гудки оборвались. Сон закончился, синее-синее море испарилось.
Адам открыл глаза. «Кажется, кто-то названивал», – подумал он спросонья. В этот момент телефон снова залился надоедливой мелодией. Скот был настойчив.
– Але, Адам, привет. Это Скот. Да. Не разбудил? Понятно. Я, ты знаешь, хотел спросить, как насчет этой берлинской выставки, у меня есть несколько проектов. Каких? Ну да, все про собак. Ну почему старье? Есть еще серия из двухсот фотографий, людишки разные, вроде как собачьи породы: ну, один там на бульдога похож, другой на стаффордшира. Да! Все на оргалите, под лаком. Что? Не подойдет?.. Почему? Много фотопроектов… но здесь вроде текст еще… понятно… Может, тогда возьмешь вымя!.. Да, большущее, из силикона… Места нет? Жаль… ну а, может быть… Не стоит? Ну а если попробовать… Не в тему? Ты так думаешь? Ну есть еще про овечек, действительно старый проект, но, честно говоря, не хотелось бы возвращаться к этой стилистике. Послушай, а может быть… Ясно. Понял. Ну хотя бы на будку перед входом я могу рассчитывать? Спасибо. Что?! Только на Московском открытии, а почему в Берлине будки не будет? Полиция не разрешит? А внутри? Нет, но… Что? Торопишься. Завтра созвонимся. Ах вот как … Ну хорошо, пусть будет завтра…
Скот положил трубку. Его бакенбарды распушились от статического электричества. Он был взбешен! Такого унижения ему не приходилось испытывать давно.
Адам между тем встал с постели и направился в душ. Нельзя сказать, что он презирал Скота. Скорее, наоборот, в свое время он испытывал определенную ревность к успехам начинающего автора. Но сейчас, после очередной поездки в Лондон, после того как снова появились тревожные сны, Адам просто не заметил, что оскорбил творца своим холодным «нет».
Адам давно уже не замечал, что стал слишком высокомерен, что сосредоточился лишь на себе и своей миссии, что это недопустимо и может пагубно сказаться на его деятельности в самом ближайшем будущем.
* * *
Боббер жил в Лондоне. Последние пять лет он каждое утро просыпался с неизменным чувством ненависти. Ненависть накатывала прямо за завтраком и притуплялась лишь вечером, после ужина. Боббер ненавидел не только предавшего его Абрама, он ненавидел и себя тоже! Как мог он проглядеть безудержное возвышение Герхадта? Как мог допустить, что марионетка начнет самостоятельно двигать руками? Как мог упустить контроль? Теперь Боббер сполна расплачивался за ошибки. Потеряв большую часть состояния, он все реже и реже заходил в Батумский порт на своей старенькой яхте «Афина Паллада». Да что там Батумский порт, в Канны или Сан-Тропе показаться стыдно! И дело не в абрамовом «Белорусе» (хрен с ним – на воре и шапка горит!), дело в том, что даже у последнего замминистра герхардтовского кабинета денег больше, чем у когда-то всемогущего Шуры Боббера. А деньги нужны! Пытаясь заглушить разъедающие душу терзания, Боббер все дальше уходил в политику. На остатки своих богатств он чем мог пытался нагадить Герхардту. И не без успеха!
В течение пяти лет Шура финансировал любое начинание, способное испортить репутацию новой Германии. Обвинял правительство в имперских амбициях и неонацизме, платил журналистам и оппозиционерам, лил грязь на Герхардта, одним словом, провоцировал как мог. Надо сказать, Германия поддавалась на провокации с легкостью. Профашистские настроения в стране усиливались. Бобберу только того и надо было. Он потирал руки, когда по телевизору начиналась очередная патриотическая истерика. Еще бы, ведь чем больше пропагандисты трубили о величии Германии, тем больше ненавидели ее в Европе. Уже не один памятник немецкому солдату облили краской или снесли. Герхардт злился, накручивал МИД, наезжал на соседей; ситуация накалялась. Терпение канцлера лопнуло после того, как ряд европейских парламентов принял резолюцию, приравнявшую фашизм к сталинизму. Стало ясно – Боббера пора тормозить, и тормозить жестко. Соответствующее задание получил фон Шлоссер.
В минуты наивысшего напряжения умственных сил опытный администратор, кадровый разведчик, философ и эстет фон Шлоссер становился похож на овчарку. Губы его подрагивали, обнажая влажные желтые клыки, которые при других обстоятельствах были почти не видны. Вот и сейчас он щурясь глядел в окно и шумно дышал, чуть высунув изо рта кончик длинного языка. Могучий мозг анализировал сотни вариантов, сотни возможных путей, ведущих к достижению поставленной цели. Наконец слабый, похожий на рычание звук вырвался из груди. Несколько капель слюны упало с клыков на полированную столешницу. Всё! Решение найдено. Комбинация готова. Он вытер губы. Вновь привычная для телекамер сдержанная улыбка немецкого аристократа: «Ну что, Абраша, покатался на „Белорусе“, и хватит». Фон Шлоссер сладко потянулся, почесал за ухом и набрал внутренний номер Герхардта.
– Шеф, у меня готово предложение по нашему другу Бобберу. Нет, напрямую, думаю, ни к чему. Полагаю, лучше через Абрама Зона. Так точно, поднадоел он уже, к тому же три процента его, надеюсь, лишними не будут…
Фон Шлоссер положил трубку. Эх, если бы все дела с Герхардтом решались вот так запросто. Он налил себе рюмку – пора домой. Залпом выпил, собрал портфель, но, прежде чем потушить свет и покинуть офис, сделал еще один звонок.
– Бюро заказов? Это я. Хочу заказ сделать. Вот именно, диктую по буквам: А Б Р А М З О Н. Но торопиться не надо. Есть несколько деталей, которые необходимо проговорить отдельно…
* * *
Гастингс жил в Москве. Отсюда легче было добраться до Батуми, а ведь последние пять лет игра на этом прекрасном черноморском курорте стала единственной его отрадой. Жить непосредственно там, на юге, он позволить себе не мог. Дела шли хуже некуда, и месяц за месяцем Гастингс ютился в маленькой однушке на бедном юго-западе российской столицы, дожидаясь сладкого мига, когда в кармане заведутся деньжонки и можно будет рвануть к морю, к рулетке.
А ведь ему еще повезло. Обычно неудачливого стрелка карают смертью. Но неизвестный заказчик, по-видимому, оказался гуманистом или сам был уничтожен вышестоящим руководством за провал операции. Как бы то ни было, когда Гастингса отпустили из тюрьмы, со стороны Бюро заказов претензий к нему не поступало, впрочем, не поступало и заказов. Гастингс не удивлялся. Работы стало мало. Где вы, благословенные восьмидесятые? Тогда спрос реально превышал предложение, а сейчас, в конце девяностых… Естественно, после такой оплошности (перепутать близнецов!) его выперли с рынка. Конкуренты, само собой, не дремали.
