Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
Се вид Отечества, гравюра.
На лежаке – Солдат и Дура.
Старуха чешет мертвый бок.
Се вид Отечества, лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей – куча на полу.
Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, – туча.
Пускай Художник, паразит,
другой пейзаж изобразит.
Абрам закрыл сборник поэта Бродского. И без того плохое настроение сделалось отвратительным.
Вечеринка не принесла радости, что-то пошло не так с самого начала. Заныло сердце. Он удалился от общества в каюту пару часов назад. Взял книгу и принялся читать стихи.
Обычно это помогало. Но не теперь. Последние недели Абрам чувствовал необыкновенную пустоту. Он не мог дать себе отчета в том, что происходит. Казалось, жизнь заканчивается. Не его собственная жизнь (это чувство он хорошо помнил, оно не оставляло его в больнице, после ранения), нет.
Здесь было что-то другое. Тяжелое, маслянистое ощущение приближающегося конца всему. Конца резкого и ничем не обоснованного. Это чувство необъяснимо усиливалось, когда он видел брата. Говорить с ним было бесполезно, но Абрам не сомневался – Адам совершенно спятил. Все его высокохудожественные депрессии были ничем по сравнению с кошмарной тоской, какую брат излучал теперь. «Он превратился в голема, лишенного чувств. Даже эта выставка стала для него лишь механическим исполнением простых обязанностей», – жаловался Абрам собутыльникам.
Но то брат, с которым они почти не общались (вот и сегодня Адам не приехал, сославшись на последние приготовления к открытию). То брат, а сам? Неужели и он, еще недавно полный жизненных сил и радости, превратился в пустой глиняный сосуд, управляемый чужой волей? Где юность? Где лихие 80-е? Где Шура Боббер с его казаками в готских шароварах? Да уж, бывало весело… Тридцать лет не возраст, оборвал себя Абрам. Просто такой период – бывает. Пройдет.
* * *
Умберто не приехал в Москву. В числе других ведущих деятелей культуры Восточной и Западной Европы он получил персональное приглашение на яхту «Белорус» и ни секунды не сомневался, что поедет. Но – облом! Накануне отъезда пришла депеша от Фрейна: «Статья должна выйти в вечернем номере в четверг. Проследить лично». Какая тут поездка…
Сумерки спустились на Милан, когда писатель, ученый и журналист Умберто подошел к письменному столу. Текст, который завтра должен появиться в газете, давно готов. С утра необходимо подать его в редакцию, сделав последнюю правку. Времени предостаточно.
Умберто сел за стол. В решающую минуту торопиться не хотелось, и хотя он так до конца и не поверил в «окончательную реальность», сейчас, глядя на фиолетовый тубус и вспоминая свою жизнь в последние годы, он все же преисполнился торжественностью момента.
С 1986-го Умберто вел в миланской газете «Репубблика» еженедельную авторскую рубрику. «Картонки Минервы» – придумал он название. Название это подсказали спички «Минерва», которые у него, человека курящего, всегда были под рукой. Спички обычно прикреплены к картонке и ее часто используют для записей: адреса, телефоны, списки покупок. Умберто писал на них то, что приходило в голову. Попытка выразить мысль в определенном количестве знаков – ценный опыт. Впоследствии он стал называть все короткие тексты картонками.
Некоторые картонки представляли собой сатиру на современные нравы, некоторые были посвящены культуре или политике. Встречались, к сожалению, чаще, чем можно вообразить в молодости, картонки, посвященные памяти ушедших друзей.
Умберто просидел долго, перелистывая записи. «Слишком много в мире скверных вещей», – думал он. Несмотря на шутливый тон, большинство из картонок написано в порыве раздражения. «Стоит ли убиваться из-за телевидения». «Как публично сквернословить». «Нужно ли фотографировать знаменитостей?» «Сколько стоит обрушить империю?» «Несколько веских причин, чтобы бросить бомбу».
И, наконец, последний текст.
«Размышления о путешествии во времени».
«На прошлой неделе многие прочли потрясающую новость: ученые объявили, что путешествия во времени возможны. Во всяком случае, теоретически, хотя имеются технические трудности, быть может, непреодолимые.
Не владея соответствующими познаниями, я об этих прогнозах судить не могу. С другой стороны, они меня, профана, не слишком ошеломили. Давно ведь известно, что на субатомном уровне вектор времени может менять направление. Разумеется, тот факт, что некие частицы могут путешествовать в прошлое или будущее, не означает, что и у нас это получится, но, в общем, тут открываются какие-то горизонты.
Ставки в этой игре очевидны: нас не столько интересует путешествие в будущее (а вдруг Земля окажется в плачевном состоянии, вспомните Уэллса), сколько путешествие в прошлое. И тут совсем не очарование старины: отправляясь в прошлое, мы надеемся задержать свою смерть…»
Часы пробили три раза. На дворе глубокая ночь. Умберто оторвался от чтения. Большие напольные куранты передвинули минутную стрелку на одно деление вперед. Пошел шестой час утра по московскому времени.
16 июля. Москва. Речной вокзал. Яхта «Белорус»
Пять часов одна минута утра
Пуаро внимательно огляделся по сторонам. Гостей стало меньше. Кое-кто разошелся по каютам, другие предпочли отправиться ночевать в великолепные московские гостиницы. Только что уехал фон Шлоссер.
Пуаро спустился в салон. Здесь несколько самых стойких гуляк наблюдали за партией в покер. На овальном столе, покрытом изумрудным сукном, блестели фишки. Шла крупная игра. Руководствуясь давней привычкой, Пуаро мгновенно дал прозвища играющим. Против часовой стрелки от крупье сидели Седой, Узбек, Сухарь, Унылый и Бухарик.
– А где же Гастингс? – громко спросил Пуаро.
Игроки переглянулись. Кто-то пожал плечами. Крупный банк в игре приковал общее внимание. Пуаро подошел к накрытому для поклонников покера фуршетному столу. Поковырял вилкой закуски.
Встретившись с Гастингсом в Берлине на открытии, Пуаро растрогался, но быстро взял себя в руки. Бельгиец редко поддавался сиюминутным эмоциям и уж тем более не собирался менять амбициозных планов. Повертев перед Гастингсом только что полученным от самого Абрама Зона приглашением на два лица, он намекнул, что не прочь взять старого друга с собой. Гастингс сразу же согласился.
Сегодня он уехал в половине пятого утра. Пуаро предложил ему смотаться за деньгами, которые остались в сейфе гостиничного номера.
– Хорошая компания. Играют не в ту сторону, особенно Узбек, взгляни…
Казалось, Гастингс ушам своим не верил, глаза его заблестели.
– Да, это верно, Эркюль, но у меня нет денег.
