45
Жизнь потрепала Адама (Абдуллу) Витицкого. После расстрела Артузова ему пришлось несладко. Обвинения в троцкизме, арест, тюрьма. Ожидание смертного приговора. И вдруг, как во сне – морок рассеялся. Радость жизни накатила девятым валом. Поневоле станешь высоким мистиком. Адама неожиданно отпустили.
За время отсидки многое изменилось в советской разведке. Расстреляли сменившего Артузова Слуцкого. Затем расстреляли сменившего Слуцкого Пассова. Пассова сменил Шпигельглаз, но его тоже расстреляли. Возможно, новый начальник Фитин испытывал кадровый голод, возможно, Витицкому просто подфартило. Так или иначе его выпустили. Огромное счастье обрушилось на Адама в зябком декабре 39-го, когда он вновь стал посещать свой рабочий кабинет на Лубянке. Обиды на коллег не было. Душа сладко ныла в предвкушении скорого счастья.
В этот момент Витицкий полюбил. Полюбил нежно и страстно, как может полюбить опытный, прошедший тяжкие испытания офицер госбезопасности юное создание, лишь начинающее трудный путь в органах НКВД. Катенька, Катюша, Екатерина Георгиевна – она вошла в его жизнь летящей ангельской походкой. Как он был счастлив в эти прекрасные месяцы перед отправкой в Югославию! Сейчас, стоя у грязного окна в вонючем балканском сортире, он почувствовал тоску в сердце. Он вновь вспомнил о любимой женщине, родившей только что ему в Москве сына. Витицкий мучительно остро захотел домой, на Родину. В горле запершило, но он взял себя в руки, откашлялся, сурово взглянул на Макса и сказал:
– Всю информацию, которую вы намерены передавать в Центр, будете передавать через меня. Это указание Главного. Подтверждение здесь.
Он протянул Максу капсулу с шифровкой.
46
Казалось, на улице июнь, а не начало апреля.
Макс вернулся в Загреб с тяжелым камнем на душе. Не ужели в Центре ему не доверяют? Зачем приставили к нему этого доморощенного философа Абдуллу? Макс шел пружинистой походкой по центральной Илице, проходил мимо ресторанчиков, поднимался по крутым улочкам Тушканца. Он шел среди толчеи, шума и веселой гомонливой толпы в лес. Там он как всегда сможет поглазеть на облака и спокойно додумать детали, мурлыча любимые песенки.
Кинотеатры на Илице зазывали зрителей. «Унион» крутил очередной боевик с Брэндом Маршаллом. Стояли очереди на новые русские фильмы «Петр I» и «Сорочинская ярмарка». На площади Кватерникового торга шли попеременно испанская оперетта «Путь к славе» с Эстеллито Кастро в главной роли и «Героическая эскадра» – фильм, поставленный «летчиком, борцом против английского империализма, капитаном Люфтваффе и режиссером Гансом Бертрамом». «Этот Бертрам приезжал и в Белград на премьеру, а ведь он работает на Канариса», – машинально подумал Макс и, не придав этой мысли значения, покачал головой.
Воистину весной 1941 года Макс временно утратил способность анализировать факты…
Народ толпился у газетных киосков. Спортивные комментаторы в драматических тонах писали о матчах между «Хайдуком» и «Сплитом», особенно выделяя голкипера Крстуловича и форварда Батинича, а Макс шел через суетливый, веселый, беззаботный весенний мир. Шел в лес. С открытыми глазами шел к катастрофе, не желая видеть, слышать, сопоставлять, отвергать, проводить параллели, предполагать, думать, одним словом. Зачем думать, когда ты знаешь. А Макс знал. Вернее, думал, что знал. И это была ошибка.
47
Почему Макс проглотил наживку Шелленберга и безоговорочно уверовал в то, что пока Гитлер не захватит Югославию, Советскому Союзу ничто не угрожает? Почему решил, что, оттягивая, как ему казалось, неизбежное немецкое вторжение на Балканы, он помогает Сталину собраться с силами? Как мог он дать втянуть себя в эту грандиозную круговерть лжи?
Дописав текст шифровки, Макс вышел из леса. Выкурив сигарету, он пошел к германскому консульству. Там за красивым чугунным забором его ждал автомобиль. Сейчас он сядет за руль и поедет к морю. К синему-синему морю, о котором мечтал с первого дня своего на Балканах. Он поедет на встречу с Абдуллой, на встречу с судьбою мира, на встречу с собственной судьбою.
Текст, который он вез для передачи в Центр, Макс переписал много раз. Он выстрадал в нем каждое слово. Поверит ли этот хлыщ Абдулла, поверят ли в Москве, уверен ли он сам в том, что делает? Да, он уверен. История человеческих верований, к счастью, неподвластна религиям. Никто не вправе считать мир своей собственностью, лишь знание есть та счастливая отличительная особенность, которая позволила человеку и добыть огонь, и научиться использовать его. Макс знал. Он твердо решил, что если потребуется, найдет способ доставить месседж Сталину и без Абдуллы.
…Выжимая максимум мощности из мотора консульского «Мерседеса», Макс гнал из Загреба в Будву. Опаздывать нельзя. Не отрываясь взглядом от крутого серпантина дороги, Макс думал о том, что всякого рода пересеченность взаимосвязанных случайностей влияет на человеческие судьбы, а порой и на судьбы государств таким образом, что нет-нет да и появляется вновь гипотеза о заданной изначальности земного бытия, о существовании некоего фатума, говоря иначе, рока, определяющего все и вся на планете, включая тайну рождения личности и закономерность гибели ее в то или иное мгновение, угодное некоей раз и навсегда составленной программе.
48
Абдулла пришел в половине восьмого. Удачное время для встреч в кабаке, если только за разведчиком не следят. Посетители пьяны, крутят быстрые романы: договариваются с девочками; каждый занят собой, поэтому разговаривать можно спокойно. Они расположились на открытой веранде, прямо под стенами древней крепости. В двух шагах плескалось синее-синее море.
Лицо Абдуллы было осторожным, как у боксера, который примеривается к незнакомому дотоле противнику.
Лицо Макса было хитрым и улыбчивым. Как всегда.
Официант, поставив перед ними кофе, пожелал «приятно!».
Макс выложил на стол томик Гете.
Абдулла взял книгу, открыл на нужной странице и прочитал шифровку. Глаза его полезли на лоб, рот раскрылся…
Прошло несколько долгих минут, прежде чем Абдулла спросил:
– Вы понимаете, что сделает Иосиф Виссарионович, когда получит это донесение?
– Полагаю, правительство Симовича потеряет поддержку Советского правительства.
– Это само собой, я о другом. Представляете, что он сделает с тем, кто будет докладывать ему подобную информацию? И что он сделает потом с нами?
– Докладывать ему будет начальник Внешней разведки органов госбезопасности Фитин. Но, знаете ли, на этом месте в любом случае надолго не задерживаются. А что касается нас, – Макс помолчал, – мы солдаты, Абдулла, и должны выполнять свой солдатский долг перед Родиной.
– Но нельзя ли как-то смягчить формулировки?
– Не дело разведчика лессировать неприятные слова акварелькой. СССР пытаются затащить в войну, и наш с вами долг этому помешать. Во всяком случае, вынужден вас предупредить – у меня есть альтернативные каналы переброски информации, и я ими воспользуюсь.
