Солженицын: Вы знаете, я согласен. В первом – непредвзятом и необдуманном чтении «Тихого Дона» в тридцатые, еще в юности, я больно ощутил ухаб между вторым и третьим томами. Как будто сломался роман, как будто иначе пошел. Откуда эти неувязки? Откуда этот вздор, от которого отмахиваешься, как от досадливой мухи… (Солженицын отирает пот со лба.) С самого появления своего в 1928 году «Тихий Дон» протянул цепь загадок, не объясненных и по сей день. Случай небывалый в мировой литературе. Юный продкомиссар создал произведение на материале, далеко превосходящем жизненный опыт и уровень образованности. Опубликовал труд, который мог быть подготовлен только долгим общением со многими слоями дореволюционного донского общества. Книга удалась такой художественной силы, которая достижима только после многих проб опытного мастера. Получается – несравненный гений? Чудо? Уже тогда по стране поползли слухи, что роман подписан не тем автором, которым написан. Давайте и сейчас не станем торопиться с экранизациями. Уверен, найдется достойный исследователь, призванный изучить и объяснить все загадки «Тихого Дона», помешавшие ему быть книгой высшей, чем она сегодня есть.
Я слушал как зачарованный: «Найдется достойный исследователь, призванный изучить и объяснить! Изучить и объяснить…»
Резкий вой прервал мои мечтания. Заставка, стилизованная под милицейскую сирену, возвестила о начале следующей передачи. Сирена на экране поиграла красно-синими огнями, затем над ней со странным звуком пропорхал двуглавый орел, и в студию вальяжно вошел Александр Штопаный. Тогда еще восходящая звезда только-только начинал свою карьеру, совсем недавно перебравшись в Москву с Бийского телевидения. Поглаживая клиновидную бородку, Штопаный неторопливо заговорил:
– Сегодня «Сирена» выходит после только что завершившихся дебатов. Поблагодарим уважаемых Сциллу и Харибду за интересный эфир и объявим наши темы. Итак, – Штопаный поднял вверх палец, – «Был ли Агамемнон евреем, или Причины и следствия Февральской революции». А также: «Возможный наследник российского престола работает на станции переливания крови в Беркли…»
Я выключил телевизор.
Майкл Фрейн
Лондон. 2 февраля 1976 года, понедельник
1 февраля умер Гейзенберг. Майкла известили об этом только в понедельник, второго числа. Странно устроен этот мир – Майкл знал день и час собственной смерти, а о смерти Гейзенберга узнает спустя сутки. Вчера он позволил себе выдернуть телефон из розетки, чтобы попробовать наконец дописать пьесу. Ему казалось, что в другой жизни он не будет физиком. Возможно, литература, драматургия… Фрейн не был уверен, но иногда, очень редко, выводя на бумаге робкие строчки, надеялся именно на это.
Получив сообщение, Майкл попытался восстановить детские впечатления от Гейзенберга. Он смутно помнил тот холодный вечер в Копенгагене, возбужденный разговор между Гейзенбергом и Бором, общее чувство напряжения, даже свои слова, давшие ключ к созданию атомной бомбы, припоминались с трудом. Зато великолепно помнил слезы Маргарет и вкус крови на губах после того, как Бор разбил ему лицо.
Когда Фрейн думал о последнем дне, он всегда ощущал этот соленый вкус. Последний день – 14 мая 2008 года. Майкл изучил его досконально. Это была просто часть работы, он помнил об этом дне всё. 14 мая. Манчестер. Среда. С утра отличная погода. Он, полысевший и седой, выйдет на улицу и удивится праздничной атмосфере. В кафе спросит, что за праздник. Ему ответят: «Сегодня вечером „Глазго Рейнджерс“ надерет задницу русским в финале футбольного кубка». Кто-то усомнится. По улице, размахивая синими флагами и крича, пройдут наглые российские болельщики. Он закажет кофе и откроет газету. Привычно просмотрит котировки. «Фунт укрепляется относительно доллара. Рубль достиг очередного исторического максимума. Цена на нефть пробила отметку 140 рублей за баррель и, по мнению аналитиков, продолжит рост».
Последнюю публикацию, которую он прочтет, Майкл помнил почти наизусть. Свежее интервью Герхардта. Бывший руководитель бывшего германского правительства, находящийся под домашним арестом в своем лондонском особняке в Белгравии, отвечал на вопросы маститого обозревателя.
«– Чувствуете ли вы ответственность за происходящее?
– Да, мне не удалось привести многострадальный немецкий народ к устойчивому и стабильному процветанию.
– Процветанию?! Не кажется ли вам, что вы привели его к катастрофе, еще не виданной в истории Европы?
– Мне трудно и больно говорить об этом, но подчеркну: только жадная и недальновидная политика Востока повинна в этой катастрофе. Мы победили в 91-м на свободных выборах. Народ устал от несправедливых реформ конца 80-х. Мы восстановили порядок и возродили единство нации. Дали людям справедливость, сохранив и приумножив экономические достижения прежнего режима. Вы на Востоке не захотели понять нас, не согласились на присущую немцам строгую суровость собственной демократической модели. Это вы удушили нашу возрождающуюся экономику, позволив спекулянтам взвинтить цены на нефть и газ.
– Но в течение всех 90-х цены на нефть оставались низкими. Десять лет благоденствия и небывалого промышленного роста на деле оказались потраченными впустую. Куда делись якобы огромные запасы золота? Почему, как только экономическая конъюнктура ухудшилась, выяснилось, что предприятия были не так уж эффективны, обременены долгами, а многие просто убыточны? Не связано ли это с тем, что ваше правительство убило частную инициативу, поставив во главе заводов чиновников? Не потому ли вы потеряли контроль, что, введя цензуру, уничтожили обратные связи в обществе и в итоге погрязли в воровстве и коррупции? Не ваша ли безответственная пропаганда явилась причиной тех ужасных событий, которые происходят сейчас в германских государствах?
– Нет, нет, и нет! Именно политика суровой демократии должна была не допустить кошмара. Мы делали все правильно, мы заботились о нации, единственное, чего мы не смогли предугадать, так это то, что Восток окажется настолько подл и посмеет поднять нефтяные цены десятикратно! Но теперь, похоже, ваши правительства сами не рады, и трагическая расплата не за горами.
– Понятно. Вы имеете в виду ядерный ультиматум Мекленбурга. Вы считаете его серьезным?
– Безусловно. Мне кажется, мировое сообщество недооценивает опасность этих людей.
– Вы полагаете, мы должны отпустить арестованных в Брюсселе руководителей Мекленбурга?
– Не знаю… Решайте сами. Но арестовывать приглашенных на переговоры… Или демократам закон не писан?!
– Мы не можем поддаваться на шантаж и отпускать людей, повинных в массовых расстрелах.
– Вы сами признавали эти уродливые государства: Независимая Бавария, королевство Саксония, Баден-Вюртемберг.
– Мы признавали лишь государства, стоящие на пути к демократии, соблюдающие права человека. Мы никогда не признаем Мекленбург, Гессен и, тем более, Рейнскую область. К тому же, они не смогут пробить противоракетную оборону! Дикие варвары, так и не научившиеся жить цивилизованно!
– Хватит! Я не позволю так говорить о несчастных немцах. Убирайтесь. Интервью закончено».
