Кинжалов не без гордости окинул взглядом фиолетовое помещение.
– Странно все это, – сказал Лучников. – Мистика какая-то. Кинжалов развел руками.
– У нас вообще музей странный. Расспросите других хранителей, они вам не такое расскажут.
– И когда вернисаж? – не унимался Лучников.
– Да скоро – 2 февраля. Закрытый прием будет. Все сливки собираются. Гиммлер-то давно помер, но дело его живет. Рейхсфюрер Фегеляйн обещал быть.
Лучников присвистнул, а я напоследок решил еще раз взглянуть на экспонаты.
Самое интересное – все-таки печатная машина. Раньше таких видеть не приходилось. На первый взгляд, она напоминала старую модель «Ундервуда», но гораздо крупнее. Приглядевшись, я обнаружил большое количество рычажков, на которых встречались не только латинские и кириллические буквы. Клавиш, наоборот, было немного, все черные и слепые. Никаких обозначений не видно. На самом приметном месте красовалась вроде бы не уместная здесь торговая марка: по-видимому, отлитый из золота знак в виде латинской «W».
«Да, – подумал я, – все-таки немцы первоклассные механики. Может, это и придумали тибетские мудрецы, но выполнить всё с таким качеством могли только немцы. Эх, зажали фашисты талантливый народ, жалко!» Из раздумий меня вывел Лучников.
– Вильгельм, пора и честь знать, ребятам спать надо. Да и нам. Поехали в гостиницу.
Мы вернулись в комнату Кнорозова, выпили на посошок и разошлись.
– Как тебе история про партизана? – спросил Лучников.
Я пожал плечами.
– Да и то верно, тебе своих странных историй хватает.
– Точно.
– Как думаешь заканчивать книгу? Слушай, а поехали со мной в Гурзуф. Я тебя с графиней познакомлю, такой мастер! Волшебница! Она и с «Тихим Доном» поможет. Точно говорю.
Не знаю почему, но я сразу согласился.
Гурзуф. 1977 год
После Нового года мы с Лучниковым отбыли в Крым. Мне предстояло своими глазами увидеть «перестройку».
Подержанная черная «Волга Галактика» ждала нас на вокзале. Бритоголовый водитель – поперек себя шире – наводил на размышления. Машину прислал Боббер, но самого его не было. Лучников уселся спереди, я сзади. Под ногами звякнула железка – здоровенная угрожающего вида кирка.
– Это зачем? – спросил я.
– Пригодится, на дорогах беспокойно, – ответил водитель.
Слава тебе, Господи, кирка не потребовалась. Мы благополучно добрались до Гурзуфа, проехали город и выехали на берег тихого залива. Через несколько минут, свернув в глубь полуострова, мы с высокого утеса увидели вдали дым, поднимавшийся из-за леса.
– Там, – кивнул Лучников в сторону дыма, – живет графиня. Поехали, поехали.
Быстро достигли мы усадьбы. За высоким кованым забором гуляли индюки и свиньи. Увидев моих спутников, они подбежали и стали ласкаться, словно собаки к хозяевам. «Ничего себе, – подумал я, – дрессировочка».
В это время из дома донеслось звонкое пение. Такой звук бывает только у старых пластинок, проигрываемых с помощью патефона. На пороге появилась графиня, она приветливо попросила нас войти.
В просторном зале был накрыт стол, водитель тоже собирался потрапезничать, но графиня жестко отшила его.
– Не люблю бандюков, – сказала она. – Свиньи это, а не новые казаки, место их в хлеву, нечего за стол таких сажать.
«Категорично», – подумал я.
За ужином речь, конечно, пошла о литературе. Графиня всю жизнь отдала словесности. Родилась она давно – в 1903 году. В Женеве, где учились тогда ее родители. В Женеве провела первые годы жизни, в Женеве закончила в 1930-м Институт истории искусств.
Графиня была человеком широких интересов и острого исследовательского ума. Это заставляло ее всегда касаться тем нетронутых, недостаточно исследованных или дискуссионных. Батюшков, Баратынский, Гнедич, Грибоедов. Она занималась ими много.
В 1949 году графиня перебралась из Женевы в Гурзуф, купив землю и отстроив это волшебное поместье. Истинная русская аристократка, она видела в Крыму явление российской, а еще точнее – петербургской культуры. Ни о каких готах и слышать не желала. В 1956 году выпустила книгу «Русская Таврида». В ней Графиня писала: «В Петербурге стоит один из известнейших памятников екатерининского времени – обелиск „Румянцева победам“. Именно на него указует длань Медного всадника. Теперь мало кто знает, какого Румянцева и каким победам. А между тем речь идет о присоединении и освоении Крыма. За именем Румянцева – имена Суворова, Кутузова, Ганнибала. Освоение Крыма – это мечта-фантазия гениального Потемкина о русской Элладе, к сожалению, более известная у нас под названием „потемкинские деревни“.
Конечно, такая книга не могла быть издана на Западе. Издавалась графиня на Востоке, но автора местные власти тронуть не могли – мировая величина со швейцарским паспортом. Сейчас графиня писала «Пушкин в Крыму» и, похоже, в новые времена был шанс, что ее издадут в Готенбурге. Процесс, как говаривал Алларих Сергеевич, пошел – это не могло не радовать.
Графиня, которую мы с Лучниковым за глаза называли Волшебницей, предоставила нам по кабинету – прекрасно оборудованные помещения для литературного труда. Она обещала любую помощь – моральную и профессиональную.
Однажды я показал ей ксерокопии архива Крюкова и рассказал о беседах с Солженицыным. Краснея, дал прочитать первые наброски.
– Пора приступать к работе, Вильгельм. Тема очень интересная, но ваш анализ, к сожалению, никуда не годится. Я научу вас работать. Вы узнаете, что такое художественное расследование…
Пока Лучников в своем кабинете мучился в поисках жанра, мы с графиней уже писали вовсю: «Если оглядеть огромное сооружение романа „Тихий Дон“, как оглядываешь ландшафт города с птичьего полета, – бросится в глаза разнобой двух несогласуемых стилей. Кажется, автор затеял сам с собой какой-то странный спор, непрерывную отмену своих собственных мыслей, своей поэтики… Анализ структуры произведения, его идейной и стилистической сути позволяет установить в нем наличие двух совершенно различных, но сосуществующих авторских начал».
Работали взахлеб. Графиня правила тексты, фактически многое писала за меня. Думаете, я обижался? Нисколько. Я учился. Мы часто говорили. Я спрашивал, она отвечала.
Лишь однажды довелось отдохнуть. Это было 2-го числа, февраль – день рождения Крюкова. До обеда я провалялся в постели, листая «Тихий Дон». Хотелось просто читать, наслаждаясь текстом, который до этого день за днем и слой за слоем мы препарировали вместе с графиней. Трудно отделять налипшие друг на друга мысли. Вечером за ужином я нажрался, выпив две бутылки, по-видимому, паленого «Марго».
С утра голова раскалывалась. Спасаясь от боли и запивая анальгин горячим кофе, я пытался листать утреннюю газету. Внезапно мое рассеянное внимание сфокусировалось на сообщении: «Вчера в петербургской Кунсткамере, на VIP-открытии выставки „Генрих Гиммлер. Тибетские версты“ в результате сердечного приступа скончался верный гитлеровец, соратник Гиммлера, рейхсфюрер СС Герман Фегеляйн».
