Лев Троцкий, «Кое-что о философии „сверхчеловека“ – рукопись. Генрих Гиммлер, „Геополитика постмодерна“ – прижизненное издание с пометками автора. Герман Геринг, „Особенности национальной охоты“ – переплет из телячьей кожи, дарственная надпись. Карл Вольф, „Вспомните, каким он парнем был, как звездолет он свой любил“ – рукописный поэтический сборник неизданных стихов о Космосе. Ян Флеминг, „Живешь только дважды“ – роман, авторская версия, – стучал молоточек аукциониста. Цены разнились. Самым дорогим лотом оказался латинский перевод книги „Зогар“, принадлежавший Исааку Ньютону. Это древнейшее произведение каббалистической литературы должно было вот-вот сделать наследников Фегеляйна миллионерами.
– Семьсот тысяч.
– Восемьсот.
– Девятьсот.
– С половиной.
– С половиной, прямо, раз. Второй раз, девятьсот с половиной, прямо. Третий раз, с половиной, прямо, продано. – Молоточек опустился.
– Десять рукописей. Очерки из быта стародавнего казачества, – провозгласил вдруг аукционист.
Я оцепенел. Стартовая цена была низкой, но конкуренция оказалась неожиданно высокой.
– Чего же ты не торгуешься? – зашипел Ипполит.
– Не знаю, растерялся. Отстань, – буркнул я.
– Упустишь, дурак! Давай все сделаю, научу тебя жизни. Какой бюджет? Говори максимум.
«Хрен с ним. Пусть делает», – подумал я.
– Пять тысяч фунтов, – назвал я нетронутый еще в этом месяце карточный лимит.
Ипполит распрямил плечи, выпятил нижнюю челюсть, спокойно повернулся спиной к кафедре и с усмешкой стал рассматривать конкурентов.
Был разгар аукциона. Ставки поднимались. Как раз позади нас русская дама, переговорив с мужем, подняла руку.
– Четыре двести, в пятом ряду справа. Раз.
Зал потух. Слишком дорого за маргинальные казацкие записки.
– Четыре двести. Два.
Ипполит равнодушно рассматривал лепной карниз. Я вздрогнул и в ужасе уставился на него.
– Четыре двести. Три.
Но прежде чем черный лакированный молоточек ударился о кафедру, Ипполит повернулся, выбросил вверх руку и негромко сказал:
– Пять тысяч.
Все выдохнули. Аукционист, мистер Эол, поднял сияющее лицо и посмотрел на Ипполита, затем на меня.
– Пять тысяч, раз, – сказал он, – в четвертом ряду справа, два. Нет больше желающих торговаться? Пять тысяч. Три. Молоточек врезался в кафедру.
– Продано!
Ипполит улыбался.
– Ну, Вильгельм, эффектно? – спросил он.
– Эффектно! – с восторгом ответил я.
– Вы купили сорок третий лот? – Симпатичная барышня подошла к нам.
– Мы, мы, – чуть не закричал я.
– Как будете оплачивать: наличными, карточка?
– Карточка.
Я протянул золотой кусочек пластика.
Торги продолжались. Мои бывшие конкуренты понуро сидели на своих местах. Теперь не было сомнений, что всё это литераторы, пытавшиеся увести у меня из-под носа мои тетради, чтобы эксплуатировать раскрученную мной тему.
– Молодые люди, ваша карточка не проходит, – вдруг услышал я голос барышни.
– Не может быть, позвольте квитанцию. А почему же здесь пять тысяч шестьсот, а не пять тысяч ровно?
Голос мой начал дрожать.
– Включается двенадцать процентов налога на добавленную стоимость, – ответила барышня.
Я пытался улыбаться, тем временем соображая, что же предпринять, но тут выебнулся Ипполит.
– Позвольте! – заорал он. – Какая такая добавленная стоимость? Мы ничего не знаем о такой стоимости! Надо предупреждать. Мы иностранцы и не должны платить никаких налогов.
– Хорошо, – сказала барышня кротко, – я сейчас все устрою.
Взяв квитанцию, она подошла к мистеру Эолу и сказала несколько слов.
Мистер Эол поднялся. Взгляд его был гневен. Борода сверкала под светом сильных электрических ламп.
– По правилам аукционного торга лицо, отказывающееся уплатить полную сумму, должно покинуть зал! Попрошу вас!
– Ну что, «эффектно», идиот? – я сдерживался с трудом.
– Возмутительные порядки! – попытался оправдаться Ипполит. – Форменное безобразие! Послу буду жаловаться.
Я молчал.
– Нет, действительно, это ч-черт знает что такое!
– Да пошел ты на хер! – вырвалось у меня. – Отвали, достал уже меня за десять лет! Пошел вон!
– Вильгельм, ты что? – Ипполит опешил.
– Пошел вон, я сказал.
Ипполит повернулся. Его высокая старомодная фигура в ондатровой ушанке западно-российского образца двинулась прочь. Мне почудилось, что он всхлипнул. Сердце сжалось на секунду и отпустило. Я приоткрыл дверь в аукционный зал и стал прислушиваться. Мистер Эол не на шутку разгневался. Вместо того чтобы снять лот с аукциона, а потом втихаря продать его мне, он решил отомстить. Тетради продавались теперь по одной, и покупали их ненавистные литераторы.
Блукания
Саратов, Ростов, Тель-Авив, Принстон, Нью-Йорк, Москва. 1979–1980
Словарь Вильяма Шекспира составляет 12 000 слов. Русский словарь, помещенный в калькулятор вычислительного центра Упсальского университета (Швеция), насчитывает более 60 000 русских словоформ вместе с их морфологическим описанием.
Крюков и Шолохов легко и свободно обходились девятью тысячами. Идея поместить слова, используемые ими, в калькулятор и, сравнив, вычислить автора «Тихого Дона», пришла в голову норвежским профессорам, бежавшим в Упсальский университет благополучной Швеции от холода и голода застойной Норвегии. Им бы заниматься своим делом – книжки читать, но нет, решили писать.
Еще в аукционном зале я понял – всем этим людям, раскупающим тетради, которые должны принадлежать мне и которые я с таким позором упустил, не дает покоя книга, выпущенная под псевдонимом «Д». Все они желают либо примазаться к моей теме, либо утвердиться на ней. Вся эта «творческая активность» порождена завистью и ничем больше!
Норвежец, командированный на лондонский аукцион богатыми шведами, которые, честно говоря, в последнее время совсем обнаглели, купил тетрадь первым. Здоровенный мужлан с выбитым на войне глазом напоминал циклопа. Естественно, взгляд на проблему у него был односторонний – что можно увидеть одним глазом?
Ну, взяли отрывки из романа (около 50 000 слов), ну преобразовали в форму, пригодную для обработки на калькуляторе. То же самое сделали с текстами Крюкова. Записали на магнитную ленту, ввели материал в машину, обработали данные. Ну и что?! Все это я проходил и знал: нельзя на этой основе дать ответ на вопрос: «Кто написал „Тихий Дон“?» Здесь даже с вычислительной точки зрения масса проблем и натяжек. Густота запятых, видишь ли, – решающий фактор! А сами всю прямую речь выбросили, все вопросительные предложения тоже… Циклопы одноглазые! Ни на один серьезный вопрос машина ответить не может. Уж я-то знаю.
