Вот так! А вы знаете, как зовут его императорское и королевское величество? Как и меня – Вильгельмом…
Год 1980, июля славное число!
Сегодняшний день – есть день величайшего торжества! В Москве откроется Олимпиада. С раннего утра стоит прекрасная погода. Настроение приподнятое. По просьбе Оргкомитета Игр Российский научно-исследовательский институт гидрометеорологической информации изучил результаты наблюдений московской погоды почти за 100 лет. Ученые сделали вывод, что самая теплая и ясная погода летом в Москве бывает во второй половине июля – начале августа. Именно в эти сроки было решено провести Олимпийские игры. Не все страны приехали на праздник. Германия бойкотировала Олимпиаду, наотрез отказываясь выступать в Восточной Москве. Самара – пожалуйста, а Москва – нет. Как чувствовали, наверное.
С одиннадцати утра начали циркулировать неясные слухи. В полдень одна радиостанция сообщила, что, по неподтвержденным сведениям, ночью скончался Вальтер Шелленберг. Германские информационные агентства молчали, солидные восточные средства массовой информации пока тоже осторожничали.
Я прогуливался по городу и видел, что-то происходит: кавалькада правительственных лимузинов проследовала в сторону здания Олимпийского оргкомитета, со стороны МКАД потянулись автоколонны с солдатами. Открытие Олимпийских игр, конечно, требует повышенных мер безопасности, город наводнен ментами в парадной форме, но солдаты…
Я зашел на почтамт и набрал телефон Боббера.
– Ты что-нибудь слышал? У нас тут в Москве странные слухи ходят.
– Слышал. Шелленберг коньки отбросил.
– Точно?
– Точнее не бывает…
В три часа об этом сообщили все газеты.
Еще через час, в 16.00 по московскому времени, обнародовано заявление германского правительства.
События между тем развивались стремительно. На улицы высыпал народ. Общее возбуждение многократно усиливалось предстоящим открытием Игр. Говорили, что за стеной люди тоже вышли на улицу и в любой момент Каминский может применить силу.
В этот момент баскетболист Белов уже бежал над рядами восточной трибуны Олимпийского стадиона, подняв пылающий факел с олимпийским огнем высоко над головой. В правительственной ложе собрались все: и престарелый лидер нации – первый президент Косыгин; и второй президент, нынешний премьер-министр Громыко; и действующий президент, уже окрепший, будущий премьер Устинов; и только начинающий, еще набирающий силу, преемник Андропов; и лидеры оппозиции – Сахаров и Солженицын.
Прогромыхал председатель правительства, объявив XXII Летние олимпийские игры открытыми. Затем, неожиданно для всего мира, слово получил председатель Олимпийского комитета Солженицын.
Мало кто из очевидцев забудет его речь. Великий писатель! Великий человек! Великий политик! Горжусь знакомством с ним. «Сломать к чертовой матери стену, объединить разъединенный город, провести Олимпийские игры в единой и никогда более не делимой России!»
То же число. Между днем и ночью
Что творится в городе! Уму непостижимо. Кто бы мог подумать! Стену разбирают сразу в нескольких местах. Олимпийцам помогают простые люди с обеих сторон. Самые большие проломы в районе Москворецкой набережной. Здесь работают тяжелоатлеты. К ночи проходы открыты. Идет массовое братание между восточными и западными ментами. Порядок поддерживают солдаты из тех самых автоколонн, которые подъезжали в город с утра. Фашистов не видно. На Красной площади и Васильевском спуске разворачивают полевые кухни. Подтягиваются эстрадники со своим оборудованием. Начинается концерт – праздник в разгаре.
Через Китай-город двигаюсь в сторону Тверской. Не надеясь застать Лию и детей дома, все равно инстинктивно иду в ту сторону. В районе Лубянской площади стихийный митинг. Выступающие грозят в сторону мрачного здания охранки. Время от времени в его направлении летят разноцветные ракеты. Похоже, здесь собрались самые непримиримые. Звучат призывы к штурму. Несколько старших офицеров восточной армии пытаются успокоить собравшихся, удержать от беззаконных действий. Откуда-то появляется кран. Желтая махина цепляет за шею памятник Гиммлеру и стаскивает его с постамента. Вспоминаю, как устанавливали этот «шедевр». Был конкурс, в финал вышли два проекта – приземистый Каминский во френче с томиком Гете в руках и высокий худощавый Гиммлер в длиннополой шинели с увесистым фолиантом Пушкина под мышкой. Выбрали Гиммлера – надпись «Пушкин» лучше читалась с большого расстояния. Сейчас вот снимают.
Гиммлер уже раскачивался в воздухе, привязанный к стреле крана, когда я увидел литературоведа Эдмундовича. Он вышел из одного из зданий лубянского комплекса и быстрым шагом двинулся в сторону Бульварного кольца. Недолго думая, я бросился за ним.
– Рассчитываете остаться инкогнито, господин Эдмундович? – ехидно поинтересовался я, приковывая стальными наручниками литературоведа к грязной газовой трубе заброшенного подъезда в Варсонофьевском переулке.
– Что вы делаете? С какой стати? – он заметно волновался.
– Не беспокойтесь, сейчас все обсудим… Меня интересуют две тетради, которые вы приобрели, как я догадываюсь, по заказу Лубянки, на лондонском аукционе в феврале 1978 года, а также бумаги, изъятые вашими товарищами у хозяйки некой квартиры в Камергерском переулке.
– Не понимаю, о чем вы говорите! – взвизгнул он.
Я ударил. Пальцы ноги, обутой в мягкий летний ботинок, больно заныли. Черт подери, крепкая башка у этого Эдмундовича.
– Перестаньте! – заорал он.
– Не надо кричать, бесполезно, дом поставлен на капитальный ремонт, никто не услышит.
Что-то звякнуло под ногами. Я пригляделся и поднял с грязного пола хороший, еще не слишком проржавевший обрезок трубы.
– Не надо бить, прошу вас! Я расскажу все, что вы хотите, – уже тише проговорил он.
Меня интересовало, что заставило Лубянку лезть в это дело. Какие такие тайны, еще неведомые мне, скрывали рукописи «Тихого Дона».
– В тетрадях, купленных в Лондоне, ничего ценного нет. Органам известно, что существует некая загадочная двенадцатая тетрадь, но на аукцион ее, конечно, никто не выставит. Крюковские бумаги на «Сотбис» покупались просто так, для коллекции…
– Ой ли? – я покрутил в руках обрезок трубы.
– Да, да, – заторопился литератор. – Уверяю вас, заранее было известно, что в этих тетрадях ничего нет. Отдельные строчки, похожие фразы… Кто будет разбираться с этим на Лубянке? Вот шолоховская рукопись – совсем другое дело… Это сенсация, от которой зависит будущее России. Она не должна была попасть на Восток. Я прочитаю вам наизусть, при условии, что вы меня отпустите.
– Читайте, там видно будет, – грозно, но и ободряюще сказал я.
Эдмундович устроился поудобней на грязном полу, почмокал губами и распевно начал: «Михаил Шолохов, „Тихий Дон“, книга вторая, часть четвертая, глава семнадцатая».
