– Мы включим роман в школьную программу, – сказал он вкрадчиво. – Ваш портрет будет висеть в каждом кабинете литературы рядом с Гоголем, Толстым, Тургеневым.
Всё… Сделано, Михаил Александрович Шолохов поплыл. Взгляд затуманился, по щеке скользнула слеза. Витицкий не сомневался – купил.
– Объясните хотя бы, для чего всё это. Зачем ненависть, к чему скандал…
– «Гремучий студень», Михаил Александрович, – мне тоже охота в учебник – красивейшая операция советской контрразведки. Мы направляем вашего приятеля Харлампия Васильевича Ермакова за границу, в самый центр, в осиное гнездо белой эмиграции. Грядет эпоха больших войн, и то, что мы делаем сейчас, крайне важно. Ваш обновленный роман – это и щит, и ключ. Ермаков привезет в стан белых настоящую сенсацию – большевики украли великий роман о Гражданской войне, испаскудили его своими грязными волосатыми руками и теперь готовят к публикации. Ермаков как очевидец будет распускать тревожные слухи и омерзительные подробности. Все это защитит его от ненужных вопросов, откроет все двери. – Голос Витицкого изменил тембр, зазвучал торжественно и чудно. – В тот момент, когда роман выйдет, Ермаков станет неприкасаем.
Шолохов стоял вытянувшись в струну. Пафос момента задел даже его повидавшую всякие виды душу. Он уже верил сам, что в этом и есть его предназначение, предназначение его таланта – стать важнейшим действующим лицом грандиозной чекистской операции «Гремучий студень».
– Ну вот, теперь вы знаете всё, Михаил Александрович, теперь у вас уже нет права отказаться. Операция, как вы понимаете, строго секретная.
Шолохов резко повернул голову в сторону Серафимовича.
– Товарищ Серафимович в курсе, – Витицкий снова говорил простым и мягким голосом, – с ним вы можете обсуждать всё, что угодно, с другими – не советую.
– Я предлагаю начинать, – загромыхал письменными принадлежностями Серафимович. – Предлагаю перво-наперво испортить название. «Тихий Дон» – слишком просто, слишком хорошо. Давайте назовем роман, к примеру, «Донщина». Во как! Сразу веет пролетарщинкой.
– Нет, – твердо сказал Шолохов, – название портить не дам!
– Правильно, – поддержал Витицкий, – так держать, Михаил Александрович, в споре рождается истина! Твердо отстаивайте художественный уровень текста. Советской контрразведке халтура не нужна.
19
Работа закипела. Как-то раз весной 1926 года приехал Витицкий. Он попросил взять бумажку и продиктовал Шолохову письмо:
«Г. Миллерово. Ст. Вешенская, х. Базаки. Харлампию Васильевичу Ермакову.
Уважаемый тов. Ермаков!
Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года. Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с.г. Сведения эти касаются мелочей восстания В. Донского. Сообщите письменно по адресу – Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих м-цах у Вас длительной отлучки?»
– Всё, – подытожил Витицкий. – Число и подпись. Купите стандартную марку с красноармейцем, синего цвета, и отправьте прямо сегодня. Только обязательно синего цвета.
– Что, начинается? – тихо спросил Шолохов.
– Куда торопиться, Михаил Александрович, всему свое время. Получите ответ, поезжайте на Дон, покрутитесь там с Ермаковым. Пообщайтесь…
20
Ермакова арестовали. Привезли в Москву на Лубянку. В своем уютном кабинете его ждал Витицкий.
– Здравствуйте, Харлампий Васильевич.
– Здравствуйте, Адам Борисович.
– Ну что, вы готовы?
– Готов.
Витицкий встал из-за стола, пожал Ермакову руку.
– Вот приговор, – он протянул листок, – через несколько дней вы будете расстреляны. Жизнь шатающегося казака Харлампия подходит к концу. В добрый путь, твердокаменный советский разведчик, товарищ Абрам Ермаков. О сыне не беспокойтесь. Вырастим настоящего казачонка, уж будьте уверены…
Харлампий (или уже Абрам?) улыбнулся, подумав: «Ну что, Мишутка, расти тебе Абрамычем, будь счастлив».
21
Той же ночью новоиспеченный разведчик выехал на Восток. Начиналось его длинное, почти кругосветное путешествие. Нелегально перейдя китайскую границу, он поступил в распоряжение русского резидента, который к тому моменту уже подготовил легенду и квартиру.
По легенде. Белый казачий офицер Абрам Ермаков очухался от тифа в апреле 1920 года и понял, что опоздал. Белые эвакуировались из Новороссийска в Крым. К Врангелю было не пробраться. Не желая оставаться под большевиками, решил двигаться в Забайкалье к атаману Семенову, с которым познакомился в 16-м году на Румынском фронте. Путь оказался длинным и опасным. Теплушки, платформы, кое-где и крыши вагонов, но добрался. И вовремя! В середине октября Семенов проводил в Чите Казачий съезд. Атаман Семенов Ермакову не глянулся. Зато «глянулся» барон фон Унгерн.
Встретив Ермакова в Китае, советский резидент Владимиров вкратце изложил ему легенду и вручил машинописный текст:
– Это ваши мемуары, Абрам Пантелеевич, здесь все описано подробно, постарайтесь заучить наизусть.
– Мемуары? – удивился Ермаков. – А что это за слово такое, первый раз слышу.
Владимиров поморщился.
– Воспоминания, путевые записки… По легенде, вы все-таки человек, не чуждый культуры, душеприказчик Крюкова, находитесь под огромным впечатлением от его романа. Вы роман-то хоть прочитали?
– Да, роман мне понравился.
– Ну вот, видите, я подготовлю вам еще книги – Толстого, Чехова, Майн Рида. Необходимо повышать свой уровень, это важно. У вас будет время, почитайте, пожалуйста, это необходимо.
– Хорошо, обязательно.
22
Для начала Ермаков проштудировал «свои» мемуары. Интересно.
«Унгерн оказался именно тем человеком, который был так необходим мне в тот период. Среднего роста блондин, с длинными опущенными по углам рта рыжеватыми усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он буквально жил войной. Казалось, Унгерн специально создан для эпохи чудовищных потрясений.
Презирая устав и правила службы, оборванный и грязный, барон спал всегда на полу, среди казаков сотни, ел из общего котла и, будучи воспитан в условиях культурного достатка, производил впечатление человека, совершенно от него отрешившегося.
Оригинальный и острый ум сочетался в нем с поразительно узким, иногда до чрезвычайности узким кругозором; застенчивость – с безумной необузданной вспыльчивостью; не знающая пределов расточительность – с удивительным отсутствием самых элементарных требований комфорта.
Именно с ним я покинул Семенова, а затем, в ноябре 1920-го, перешел монгольскую границу и уже в феврале 1921-го, снова с шашкой в руке, ворвался в Ургу.
