Мишель поймал себя на мысли, что выполняет просьбу ювелира — приглядеть за дочерью — с удовольствием и смотрит на нее много чаще и гораздо дольше, чем этого требует дело.
Что было совсем не трудно. Потому что Анна не обращала на него никакого внимания, наверное, она даже не замечала, что кто-то находится подле нее. Она была погружена в себя, о чем-то напряженно думая, и эти думы отражались на ее лице. Она вдруг морщилась, вскидывалась головой, чуть двигала губами, словно что-то шептала. Она разговаривала сама с собой или, может быть, со своим отцом.
И чем больше Мишель смотрел на нее, тем более вспоминал и стыдился своего растрепанного вида и давешнего, совершенно безобразного в купе поведения. Ах, зачем он так кричал, зачем грозил револьвером!
И самое ужасное, что очень скоро, сразу же по прибытии в Петроград, ему вновь, возможно, придется кричать и грозить револьвером, чтобы сопроводить арестованного им Поставщика Двора в участок. И она снова будет смотреть на него с ненавистью и презрением...
Мишель печально вздохнул.
Наверное, слишком громко.
Потому что Анна, чуть вздрогнув, обернулась к нему. Она вдруг поняла, что здесь не одна. С полминуты она глядела на Мишеля широко распахнутыми глазами, словно вспоминая, кто он такой, и вдруг, сделав несколько шагов навстречу, подошла вплотную.
— Скажите, только честно, вы арестуете моего отца?
Мишелю очень захотелось успокоить ее, сказать — нет. Но он сказал правду:
— Да.
— За то, что он хотел убить вас? — строго спросила она. — Ведь он действительно хотел убить вас?
— Да... То есть я не могу сказать совершенно уверенно, — замялся Мишель.
— Он стрелял в вас? — в упор глядя на него, спросила Анна.
— Нет... Не совсем.
Ей-богу, лучше бы стрелял и убил! Это выглядело бы куда достойней! Меньше всего Мишелю хотелось рассказывать, как его хлопнули по макушке чем-то тяжелым, завернули в ковер и потащили к реке, чтобы утопить как котенка. И он даже не смог защитить себя!
— Скажите, — вновь попросила Анна, пристально глядя в глаза Мишеля. — Мой папа... он... он — вор?
— Доподлинно установить степень его вины может только суд, — ответил Мишель, пряча глаза.
— Значит — вор, — тихо прошептала Анна.
Она замолчала и отошла к своему окну. Все, что она хотела узнать, она узнала...
Паровоз несся в дыму и клубах пара, пробиваясь сквозь стену дождя. Кочегар с вымазанным сажей лицом, на несколько мгновений разведя створки дверцы, кидал в топку лопату угля, который тут же жадно пожирало бушующее под котлом пламя.
— Добавь-ка еще, — просил машинист, бросая взгляд на напряженно дрожащую стрелку манометра, показывающую давление пара.
Кочегар с разгона, скребя по железу, совал штык совковой лопаты в кучу угля в тендере и с разворота швырял его в топку. И от этого его лицо и руки на короткое мгновение вспыхивали красным отблеском пламени...
Поезд резво бежал по рельсам. Все дальше и дальше. В Петроград...
...Они так и не сказали больше друг другу ни единого слова. Они так и простояли, каждый возле своего окна. До самого Петрограда.
— Господа, подъезжаем, — сообщил, пройдя по вагону и стуча в купе, кондуктор. — Подъезжаем, господа...
Мимо окон поплыли каменные здания паровозных депо и пакгаузов, низенькие, выкрашенные в серый цвет будки стрелочников...
Анна, вдруг что-то сообразив, решительным шагом пошла к купе. Но тут же в нерешительности остановилась, наткнувшись, как на неодолимое препятствие, на Мишеля.
— Надеюсь, вы позволите нам попрощаться? — спросила она.
— Да-да, конечно, — закивал Мишель, пропуская даму мимо себя.
— Благодарю вас, — сухо, не глядя на него, сказала Анна.
И, дернув ручку, скрылась в купе.
Там, где ее ждал отец.
И где находились бриллианты. Которые можно было попытаться перепрятать или выбросить в окно, лишив тем следствие главной улики. Но Мишель о подобном исходе даже помыслить не мог!
Из-за двери глухо зазвучали голоса — более громкий, женский, и глухой, еле слышный, мужской. Один — и тут же другой. Один — и снова другой...
Поезд остановился.
Выскочивший на платформу кондуктор тщательно протер поручни и встал подле своего вагона, сбоку от ступеней, помогая пассажирам вытаскивать багаж.
Мимо Мишеля, толкая его чемоданами и сумками, прошли к выходу несколько прилично одетых мужчин и женщин. Больше в вагоне никого не было. Кроме них...
Кондуктор подождал некоторое время, а потом поднялся на площадку и сунулся в вагон, вопросительно глядя на Мишеля.
— Сейчас, сейчас, — кивнул тот, заметно нервничая.
Он даже, был такой грех, подумал, что вдруг, именно теперь, ювелир со своей дочкой пытаются выбраться из вагона через окно. Но в этот момент дверь раскрылась, и из купе, прижимая клипу, к глазам платок, вышла Анна. Быстро, ни на кого не глядя, повернулась и, постукивая каблуками, побежала к выходу.
Ошарашенный кондуктор едва успел отшатнуться в сторону, пропуская ее мимо себя, и даже помощь предложить забыл.
Странные какие-то пассажиры!..
Мишель увидел Анну еще раз, когда она шла по платформе мимо вагона. Шла — как убегала — быстро, низко нагнув голову и глядя себе под ноги. Она так ни разу не оглянулась...
Поставщик Двора сидел в купе, на диване, уже совершенно одетый и готовый к выходу. На столике перед ним были рядком разложены коробки. Те, что были спрятаны в сумочке Анны. Она не унесла их, хотя легко могла. Она выложила их, все до одной, на стол.
Когда Мишель зашел в купе, ювелир встал с места, запахнул пальто и стал, дрожащими пальцами находя петли, застегивать пуговицы.
— Куда мы теперь? — тихо спросил он.
— Известно куда — в участок, — ответил Мишель...
Больше им податься было некуда. Только — туда...
Глава 24
Густав Фирлефанц сидел в своей мастерской на Васильевском острове, когда над дверью зазвонил колокольчик. Кто-то на улице отчаянно дергал за шнурок.
«Кого это нелегкая на ночь глядя принесла?» — подумал Густав, с неохотой отрываясь от перстня, в который вправлял рубин.
В мастерскую, робко приоткрыв дверь, протиснулся дворовый Прошка.
— Там... там солдаты! — испуганно выпучивая глаза, сказал он.
— Какие солдаты? — не понял Густав.
— С ружьями, — невпопад ответил Прошка. — Вас требуют.
