Офицер кивнул. И, обернувшись к солдатам, приказал:
— По четверо — разберии-сь!
Солдаты рассыпались на четверки.
— Берете с четырех углов, подымаете и нежно, как мамка — дитё, несете наверх в машину! И не дай вам бог!..
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, доставим в лучшем виде! — крикнул кто-то из солдат.
— То-то!..
Солдаты, забросив винтовки на спины, ухватились за ручки, разом разогнулись, крякнули от натуги и, коротко семеня ногами, потащили неподъемные ящики к лестнице.
— Куда прешь-то? Куда толкаешь дьявол?! Осаживай, осаживай, — переругивались они, таща ящики вверх по ступеням. Холодно уже никому не было — всем было жарко.
Офицер зорко наблюдал за происходящим и, когда кто-нибудь случайно спотыкался или ненароком задевал углом ящика перила лестницы, подскакивал и, суя в самый нос черный, обтянутый кожей кулак, прикрикивал:
— А вот я тебя... раззява!..
Во дворе, дымя выхлопами, стояли еще два, кроме того, на котором они приехали, грузовика. Ближний — сдав задом к самому выходу.
— Подавай по одному!
В машины ящики грузили прямо с крыльца, через сброшенный задний борт — четверо подавали снизу, еще четверо, перехватывая, принимали, пятясь и таща их на себя.
Погруженные ящики, чтобы они не елозили, крепко привязали к бортам и прикрыли сверху рогожей.
— Садись!..
Разбитые на три команды солдаты расселись в трех грузовиках, прямо на ящиках.
— Трогай!
Первая машина на малой скорости вырулила из ворот. За ней вторая. За ней — третья...
Улицы были пустынны, но колонна все равно еле-еле, так что любая полудохлая кляча обгонит, плелась по заснеженным улицам, прорезая мельтешню снега светом электрических фар.
— Чего так медленно-то, чай не яйца на ярмарку везем! — ругались, коченея и хлопая себя по плечам, солдаты.
Хотя отчего ж не яйца — и яйца тоже!..
Ехали долго, хотя совсем недалече — в пакгаузы Московского вокзала, где еще некоторое время петляли среди занесенных путей, пробуксовывая на переездах на обледеневших рельсах.
— Куда ехать-то?
— Да вон туда, к стрелке...
Наконец — нашли.
— Вылазь, приехали!
Впереди, в тупике, на запасном пути, под одиноким, иссеченным ветром электрическим фонарем стоял товарный вагон.
И вновь солдатам пришлось прыгать и переминаться с ноги на ногу, чтобы хоть чуть-чуть согреться, потому что куда-то запропастился кондуктор.
Наконец его отыскали в теплой будке стрелочника, извлекли на свет божий и приволокли к вагону.
— Вы чего, чего, я же туточки, рядом был! — возмущался тот.
— Туточки!.. — передразнивали его солдаты.
Первый грузовик сдал задом к вагону.
— Ближе, ближе подгоняй!
Солдаты откатили вбок дверь и, разом подхватив, поволокли внутрь первый ящик.
— Шибче, шибче, ребяты! Налегай!.. — подбадривали они сами себя, надеясь побыстрее управиться и оказаться в теплой казарме. — Ну чево стоишь, чево рот раззявил — тяни давай!..
Ящики рядком, как в подвале дворца, легли в вагон.
— Закрывай!
С грохотом накатившись, захлопнулась дверь.
Кондуктор свел вместе усики проволоки, запечатав их свинцовым пломбиром и, кутаясь в огромный овчинный тулуп, полез на открытую, позади вагона, площадку.
Откуда-то, весь в клубах пара, подлетел маневровый паровоз, который, дав длинный свисток, подцепил вагон и поволок его за стрелку, а оттуда, сдавая назад, — к отстаивающемуся неподалеку пассажирскому составу. Тому, что утром пойдет на Москву.
— Сади-ись!
Радостные от того, что всё, что наконец отмучились, отмерзлись, солдаты с удовольствием выполнили распоряжение вышестоящего начальника, вразнобой попрыгали в грузовик и, понарошку, шутейно переругиваясь и пихая друг дружку, расселись по скамьям.
И даже офицер, который надеялся скоро, сдав дежурство, отбыть домой, чтобы успеть закатиться под теплый бочок жены, не погонял их, не ругался и в рожи кулаком не совал, пребывая в отличнейшем расположении духа. Потому что, хоть и промерз до костей, но был жив и был в Петрограде, а не на передовой, где кормили вшей, ходили в атаки на пулеметы и гнили в братских могилах многие его однокашники.
— Поехали!..
И грузовик уже не еле-еле, уже быстро и весело помчал по заиндевелым, пустынным улицам Петрограда...
И только кондуктор, присев на откидную скамейку и закутавшись в тулуп так, что носа не видать, сидел бедолага всю ночь, охраняя полупустой вагон с какими-то, до каких никому дела нет, ящиками!
Которых общим числом было — восемь...
Глава 27
— А вот тут позвольте вам не поверить!.. Не может такого быть, чтобы сокровища царского двора, которые веками собирались, везли вот эдак — в простом товарном вагоне, в ящиках, под охраной одного-единственного кондуктора! — усомнился Мишель. — Ведь это же... Это!.. Это же должны быть очень немалые деньги! А верно — какие?..
— Сколько теперь может стоить эта коллекция?
— Теперь — не знаю, — пожал плечами Поставщик Двора. — Но могу сообщить, что в пятнадцатом году, по тем еще деньгам, она была оценена в миллиард золотых рублей.
— Во сколько?.. В — миллиард?!
Цифра была столь грандиозна, что не умещалась в голове. Хотя запросто уместилась в восемь на скорую руку сколоченных из сосновых досок ящиков.
«Наверное, такое может быть только в России, — с горечью подумал Мишель. — Только у нас! Заколотить миллиард в ящики и отправить черт знает куда без надлежащей охраны... Вообще, почитай, без охраны! А ну как случилось бы крушение поезда, или машинисты и кондуктор прознали, что везут?»
Да ведь и узнали, пусть не они, пусть другие... Узнали — и потащили!
Вот и Осип Карлович потащил!
— Не могли бы вы представить полный перечень вывезенных из Петрограда в Москву ценностей?
— Рад бы, но... увы! — покачал головой Поставщик Двора.
— Не желаете? — уточнил для протокола Мишель.
— Не могу-с, — поправил его ювелир. — И никто не может-с. Никто! — повторил Осип Карлович. — Ни я, ни даже те, в чьем ведении сия коллекция теперь находится.
Опять непонятно!
— Вы хотите сказать, что те, кто теперь все эти ценности хранит, не знают, что хранят? — переспросил Мишель.
