Ай да Георгий Маркович — ладит себе потихоньку копии, пользуясь тем, что имеет доступ к оригиналам, меняет их на драгоценности, сам же, когда вздумается, организует их проверку, сам же подтверждает их подлинность, да еще за все за это умудряется сдирать деньги с доверчивых «фонов»! То есть не раз, а три раза золотого тельца стрижет!
Так?
А не слишком ли просто?
— Разве завлаб проводит экспертизу один? — на всякий случай уточнил Мишель.
— Нет, — скисла Ольга. — Экспертную оценку проводит комиссия в составе нескольких независимых ювелиров... Но большинство подписывают такие документы не глядя. В том числе и я.
— И ты?! — ахнул Мишель Герхард фон Штольц.
— И я... — скорбно кивнула Ольга. — Откуда мне было знать, что он вор?! Он же завлаб!
— А другие?
— Другие тоже не глядят. За день приходится подписывать столько документов... Это для вас — бриллианты, а для нас — единицы хранения. И к тому же он мог им заплатить!
«Верно, мог, — не мог не согласиться про себя Мишель Герхард фон Штольц. — Причем из моих, за заложенную квартиру, денег! Что вдвойне обидно!»
То есть, говоря юридическим языком, имеет место быть сговор лиц с целью причинения серьезного материального ущерба Минфину и стране в целом, в котором косвенно замешана его невеста и он сам. Потому что всегда можно сказать: это он через свою невесту, предложил деньги за подмену бриллиантового колье...
Можно?
Запросто!...
Тем более что оригинал, верно, теперь находится у него. Уж коли теперь стало ясно, что в Гохране подделка, то нет никаких сомнений, что у него никакой не дубликат, а самое что ни на есть настоящее колье, похищенное из госхранилища! Что объяснить компетентным органам будет крайне затруднительно! Потому что выстраивается идеальная доказательная цепочка, где есть заказчик, он же плательщик. Есть посредница, она же соучастница. Есть совращенный и запутанный завлаб, есть заплаченные ему деньги с отпечатками пальцев плательщика и посредницы, и в довершение всего — убойный вещдок в виде похищенного и найденного у заказчика колье!
Так?
Увы, так!
Но... все это при одном лишь условии — что злодеи узнают, где находится колье! Поэтому сразу убивать его не станут, а будут долго и усердно мучить, дабы вырвать из него признание.
Что плохо.
Но и хорошо тоже!
Плохо — что придется изрядно помучиться. Хорошо тем, что его убьют не сразу и перед тем обязательно развяжут руки, чтобы заполучить главный в этой игре козырь. И заодно бесценную царскую реликвию.
Но потом все равно убьют, так как он ничего им не скажет и спрятанное колье — о местонахождении которого знает лишь он — канет в Лету. Тут Ольга права! Но если о нем сказать ей, то ее тоже станут мучить и вырвут из нее признание.
А если они спасутся, то он сам вернет драгоценность государству, затребовав за это хранящуюся в Гохране копию, которую преподнесет Ольге в качестве свадебного подарка!
Пусть будет так! Он не должен подставлять под удар Ольгу. Он должен испить свою чашу сам, до дна, один!...
И умереть!...
Или победить!...
Или победить — умерев!...
Глава 37
Суров унтер — сидит на бруствере, усищами шевелит, из усищ трубка торчит, из трубки дым идет. Покуривает унтер да по сторонам поглядывает. А как глянет да бровь приподнимет — так мороз по коже продерет!
— Ну что, бисовы дети, приуныли? Боязно, поди?
— А то! — вразнобой отвечают солдаты.
А сами друг к дружке жмутся, будто котята к мамкиной сиське.
Усмехнулся унтер.
— Не робей, ребяты, — злей гляди, чай, единожды помирать!
Кивают солдаты.
Что ему, он чего токма не повидал — азиатов да турок воевал, в штыки ходил... службы второй десяток лет ломает, а им все это впервой!
— В бою вперед не забегай, да не отставай! Друг дружку держись, всяк свой маневр знай да спину врагу не показывай!...
Застучал барабан.
— Стройсь!
Вскочили солдаты. Встал унтер.
Выстроились батальоны.
— Слуша-ать!
Вышли вперед командиры, зачитали артикулы, которые еще царем Петром заведены были:
— "...Полки или роты, которые, с неприятелем в бой вступя, побегут, имеют в генеральном военном суде суждены быть. И если найдется, что командиры притчиною тому были, оным шпага от палача переломлена и оныя шельмованы, а потом повешены будут... А из рядовых по жеребью кажный десятый (или как по изобретению дела положено будет) повешен, а протчие шпицрутенами биты будут, и сверх того без знамен стоять имеют, пока они храбрыми своими делами паки заслужат".
— Ясно, молодцы?
Чего уж неясно, побегешь — хошь по своей воле, хошь без, — словят тебя, поставят во фрунт да, каждого десятого, пятого, а то, бывало, и третьего отсчитав, тут же, перед строем, под бой барабанный повесят, а прочих всех через шпицрутены прогонят, семь шкур с них спустив! А не бегай, умри где стоишь, как то уставом предписано, — токма так войну и можно выиграть!
— На плечо!
Вскинули ружья, пошли.
Впереди стена крепостная в полнеба, под стеной пальба! Турки палят! Туда им тепереча и идти, на подмогу своим. Солдаты шагают, все бледные, сосредоточенные — кто-то из них к вечеру жив будет?
— Не бойсь! — шепчет унтер, печатая шаг. — И хужей, чай, бывало-то!
Хоть бы бровь у унтера дрогнула али с шагу сбился, так нет же — все ему нипочем, идет на смерть, как на парад, и трубка в усищах!
Карлом унтера кличут. И фамилия у него чудная, на иноземный манер — Фирлефанц.
Грозит.
— Кто спужается да побегеть — того словлю да сам штыком проткну!
И ведь верно — проткнет!
— Подтяни-ись!...
Колотятся о землю сотни башмаков, пыль вздымая.
Идет, тянется полк, разворачиваясь в боевые порядки. Всяк на своем месте, под надзором своего командира.
Версту не дошли, как вдруг откуда-то турки — движется по полю, колышется головами человечья масса, прет наперерез. Единого человека не видать — одни только прямоугольники да квадраты, бьют барабаны, свистят свирели, на солнце, подобно искоркам, штыки да сабли взблескивают.
Турки все ближе, уж и лица можно различить. Идут толпой, строй сбивая. Теперь бы их и встретить огнем!
Забегали командиры.
— Мушкет к заряду готовь!
