— Чего в деревне-то? — спрашивали у него.
Он молчал, только глаза пялил.
— Голодно, поди, раз в Белокаменную подался?
— Ну...
— Чего ну-то? Тебя, дурака, спрашивают — в деревне как?
— Известно как — голодуха! — односложно отвечал он.
И от него отставали.
Жили они с дядькой на Хитровке, в какой-то конуре, среди таких же, как они, оборванцев, коим дела до них не было. Называлось их жилье нумера-с, хотя вместо пола была в нем голая, утрамбованная земля, а двери заменяла какая-то грязная рогожа. Днем они отсыпались: Митяй — вполглаза и вполуха, сжимая в руках гранату и вздрагивая и открывая глаза на каждый шорох. Ночами, как темнело, выбирались из своего убежища, отправляясь бродить по Хитровке, искать дружков-приятелей Анисима.
— Федька-то где? — спрашивал он, выцепив в очередной клоаке знакомца.
— А чего-сь надоть?
— Так дело у меня к нему.
Дружки подозрительно косились на родственника.
— Не боись, свой это! — нехотя отвечал Анисим, памятуя, что родственник грозился, ежели он хоть раз только невпопад пикнет, тут же взорвать его. И вращая глазищами, здоровущую бомбу показывал.
Анисим его боялся пуще черта, не забывая, как он его чуток не задушил, и веря, что тот верно рванет свою бомбищу, ни себя, ни его не пожалев.
— Ну так чего-сь — где Федька-то?
— Да был вроде. Панкрат Кривой сказывал, что намедни его видал.
— А Панкрат иде?
— Так туточки, рядом...
Но Панкрат, от всего открещиваясь, уверял, что, где теперь находится Федька, не знает и ведать не ведает, но грозился при случае передать тому, что его Анисим ищет.
Как известно, земля слухами полнится. А Хитровка — не земля, она поменьше будет...
Федор объявился через два дня. Но не сам. Прислал заместо себя какого-то бойкого, лет тринадцати пацаненка.
— Ты, что ль, Федьку-то ищешь? — спросил тот беспокойно зыркая по сторонам вострыми, как булавки, глазками.
— Ага, — кивнул Анисим. — А ты кто такой будешь-то?
— Не твоего ума дело! Говори, чего от Федьки надоть?
— Об том я токма Федьке скажу, а тебя я знать не знаю!
— Как хошь, а тока Федька все одно с тобой говорить не станет, — осклабился пацаненок.
— Чего ж так-то? — удивлялся Анисим, косясь на молчаливого, будто тот немой, родственника. — Чай, ране вместе были!
— Так, гутарят, будто ты чека продался! — ответил пацаненок, смачно сплюнув себе под ноги и лениво глядя на Анисима и его родственника.
— Хто гутарит? — не на шутку испугался Анисим.
— Ага, так я тебе прям и сказал! — ухмыльнулся Федькин посланец. — Ну говори, чего надоть, не то я счас пойду!
Шибко он хотел выглядеть старше, чем был.
Анисим растерянно взглянул на родственника.
Тот еле заметно кивнул.
— Дело у меня к нему. Купец у меня имеется.
— Чего за купец?
— Дюже богатый, — ответил Анисим заученной фразой, закатывая глаза. — Деньжищ у него видимо-невидимо.
— Ну а Федька-то тута при чем?
— При том, что он товар ишшет, который у Федьки имеется.
У пацаненка жадно заблестели глазки.
— Ну ладно, давай тогда евойный адрес! — сказал он, стараясь быть безразличным, пытаясь не выказать свой интерес.
— Не-а! — мотнул головой Анисим. — Тока Федьке одному скажу! Мне свово барыша терять неохота! Передай, что купец все, что у него есть, купит и хошь мильен заплатит.
— Ну уж! — усомнился пацаненок.
— А можа, цельных два! У него денег куры не клюют!
— Передашь?
— А чего не передать-то? Скажу, коли увижу.
— Где тебя искать, ежели чего?
— Так туточки я, у Емельяна в нумерах-с.
И шустрый пацаненок, вильнув бочком, скрылся.
Митяй дух перевел.
Теперь нужно было ждать. Сколько — кто знает?...
Два дня он теребил свою гранату, пугая Анисима, который мог запросто зарезать его во сне. А и зарезал бы, кабы не опасался, что его «родственник», помирая, выпустит из рук свою бомбу, которая разорвет их в клочки. А по-тихому убечь он не мог, потому как Митяй ложился поперек порога так, что никак его не переступить. Да и спал, чертяка, вполглаза, так что на любой шум вскидывался. До ветру и то вместе ходили да, стащив порты, бочком к бочку садились! Рази от такого сбечь?
Когда на третий день к ним в каморку сунулась голова, они так и спали — Анисим у стеночки на подстилке, а родственник прям на полу, подле порога, занавеску под себя подоткнув и руку в шаровары спротамши.
Первым проснулся родственник, когда только еще занавеска колыхнулась!
— Ей! — крикнула голова. — Слышь-ка, Анисим ты здесь аль нету?
— Здесь, — откликнулся Анисим, продирая глаза. — Кто это?
— От Федьки я.
Ага, значит, нашелся-таки!
— Ну и чего он сказал?
— Федька велел передать, что согласный он. Ежели хочешь с ним повидаться — айда теперь со мной.
Анисим вопросительно взглянул на Митяя.
Тот красноречиво пошевелил в портах гранатой.
— Счас, — сказал Анисим. — Погодь маленько, соберемся мы.
Голова уставилась на родственника, который стал натягивать на ноги башмаки.
— А этот чего? — указал он пальцем на Митяя. — Про этого уговора не было! Федька одного тебя велел кликать.
Митяй насторожился. Но Анисим сыграл все как надо, как учили.
— Без него я не пойду! Это он купца сыскал-то. Да ты не бойсь, свой он — племяш мой из деревни!
Пацан тут же куда-то скрылся, появился через десять минут.
— Ладно, — сказал он, — могете вдвоем иттить, Федька не против.
Выбрались из конуры, побрели гуськом по закоулкам «нумеров», мимо опущенных занавесок, за которыми возились, говорили, ссорились, кричали, любили друг дружку постояльцы Хитровки. В одном месте парень отдернул ткань, открыл дверцу стоящего подле стены шкафа, влез внутрь и, сдвинув в сторону заднюю стенку, стал спускаться куда-то вниз, по крутым, выбитым в земле ступенькам. Им даже на улицу выйти не пришлось! Вся Хитровка была изрыта подземными ходами и туннелями, которые соединяли подземелья подобно паутине, нередко уходя на сотни метров под город.
Пройдя по узкому сырому лазу, где, как в могиле, тяжко пахло сырой землей, а под ногами хлюпала грязь, выбрались в такие же «нумера», где, судя по пьяным крикам, звону бутылок и визгу марух, шла гульба.
