И, повинно склонив голову, сказал:
— В таком случае готов искупить свою вину кровью и потом. Хоть даже немедля срыть до основания сто курганов.
— Их и без вас уж срыли, — недовольно пробурчал академик. — Такие же, как вы, варвары.
— Тогда мне ничего не остается, как дать вам удовлетворение посредством любого избранного вами оружия, — сказал Мишель. — Ибо по правилам дуэли оружие выбирает оскорбленная сторона.
И стал терпеливо ждать своей участи.
— Ну хорошо же! — угрожающе сказал академик. — Тогда я выбираю...
Вряд ли эспадроны или дуэльные пистолеты, — подумал Мишель. — Скорее всего милицейские дубинки, которыми его отходят доблестные защитники правопорядка, утащив в ближайшее отделение милиции.
Но академик избрал более экзотическое оружие.
— В таком случае я выбираю... папки. Дас-с... папки! Вот что, молодой человек, возьмите-ка эти вот папки и несите их за мной в читальный зал на второй этаж. А там — посмотрим...
Мишель-Герхард фон Штольц глянул на привезенные на тележке стопки папок, что на вид тянули тонны на полторы, и в который раз пожурил себя за невоздержанность на язык.
— Ну что же вы?.. Или вы лишь флиртовать горазды? Мишель вздохнул и, взвалив на себя папки, виновато поплелся за академиком. Ну и угораздило же его...
А ведь — и угораздило!
Глава XVII
Дверь распахнулась. Но будто бы и не распахивалась вовсе.
На пороге, заслоняя собой проем, возникло нечто.
— Ага, вот вы где, сударь, притаились! — зарокотал голос.
— Валериан Христофорович! — воскликнул обрадованный Мишель. — Какими судьбами?
— Не глупой бабой-судьбой ниспослан я, но лишь желанием своим и обстоятельствами неотложного дела, — продекламировал старый сыщик, протискиваясь в комнату. Был он не в шубе, да как в ней быть, коли на дворе лето. Был он в необъятных размеров гимнастерке и такой же кожаной куртке. К тому же на боку у него болталась, стуча о бедро, деревянная кобура.
— Валериан Христофорович! — ахнул Мишель. — Как же так?.. Вы же сами высмеивали новую пролетарскую моду.
— Да-с, был грешен! — ничуть не смутившись, кивнул Валериан Христофорович. — До недавнего времени являл собой ярого приверженца буржуазной моды — любил, знаете, богатые шубы, манишки и хорошо пошитые сюртуки. Но после того как дважды был опознан и бит на улице случайными пролетариями за принадлежность к классу угнетателей, решил сменить свой гардероб. Вот, полюбуйтесь.
И Валериан Христофорович покрутился на месте, демонстрируя свой наряд.
— Покрой, конечно, препоганейший, сукно — дрянь, пошив — гаже не придумать, зато сия отличительная униформа автоматически причисляет меня к лику пролетариев и пролетарок, ограждая бренное тело от множества грозящих ему со всех сторон напастей. Да-с!.. Я, знаете ли, милостивый государь, и сморкаться научился через пальцы, — заговорщически сообщил старый сыщик. — Претруднейшая, доложу вам, наука, в коей я премного преуспел! Желаете, прямо теперь продемонстрирую?
— Нет уж, увольте! — запротестовал, замахал руками Мишель.
— Жаль, жаль, — искренне расстроился Валериан Христофорович. — Я ныне содержимое собственного носа, именуемое насморк, способен за два метра посылать, попадая точнехонько на носки чужих башмаков, что особо ценится в среде теперешних высших сословий.
Мишель, не сдержавшись, улыбнулся.
— И вовсе не нахожу в том ничего забавного! — в сердцах воскликнул Валериан Христофорович. — Сей вновь приобретенный навык есть крайне полезная, можно сказать, спасительная привычка, в чем я имел несчастье убедиться. Не единожды, будучи остановлен красноармейскими патрулями по подозрению в причастности к контрреволюции, я был отпущен подобру-поздорову потому лишь, что смог виртуозно обрызгать их обувку, помянув недобрым словом их матушек. Да-с, очень рекомендую-с!..
— Вы для того ко мне пришли, чтобы рекомендовать приобрести новые полезные привычки? — от души хохотал Мишель.
— Увы-с, — вздохнул Валериан Христофорович. — Помимо желания увидеть старого боевого товарища, влекло меня чувство долга. Вот-с — полюбопытствуйте. — И Валериан Христофорович выложил что-то на стол. Что-то, завернутое в большой платок. Вытащил и развернул.
В глаза ударил блеск золота и алмазов.
— Что это? — удивился Мишель.
— Это, извольте видеть, — «цацки», — на хитрованском жаргоне сказал старый сыщик.
Но при чем здесь он, Мишель? Или они представляют какую-то художественную ценность?
Мишель потянулся было к горе золота, но Валериан Христофорович опередил его.
— Хочу, милостивый государь, обратить ваше внимание на одну интересную деталь, — сказал он, ловко извлекая из груды украшений одно — платиновое колье. — Вот-с...
Но позвольте!..
Это было не просто колье, а то самое колье — в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными камнями по краям и одним в центре...
Мишель враз перестал смеяться, нахмурившись.
— Но... откуда оно у вас?
— Не далее как сегодня ночью взято при облаве на фартовых ребят в хитрованских трущобах.
Опять на Хитровке?! Тоже самое колье?!
Но как же так, коли они его уже изымали, на той же Хитровке, у Федьки Сыча, препроводив изъятое в финчасть Чрезкомэкспорта?
— А это, часом, не подделка? — не веря сам себе, спросил Мишель.
— Вполне может быть, — согласно кивнул Валериан Христофорович. — Но только, позвольте вас спросить, зачем, подделывая драгоценное колье, подделывать след от пули, посредством которой вас, насколько я помню, пытались убить?
Вот, обратите внимание на эту вмятину в оправе.
Да, верно — была вмятина, глубокая, еще не потускневшая, каплеобразная борозда, меж вторым и третьим камнями.
— Позвольте вас спросить, разве оттого, что его попортить, цена украшения вырастет?
— Упадет, — обреченно кивнул Мишель.
— Вот-с и я так считаю. Считаю, что это не подделка, а то самое, настоящее, колье.
— Но как оно вновь могло оказаться на Хитровке?
— А вот сие я хотел бы знать! Причем не менее вашего! — ответил Валериан Христофорович. — Хотел бы знать, каким образом колье, за обретение коего вы, да и я тоже, чуть жизнями не поплатились, вновь оказалось там, откуда мы его с вами с таким превеликим трудом изъяли! Доподлинно сказать не могу, но сдается мне, что драгоценность сию вернул обратно на Хитровку человек, коему, по занимаемому положению, надлежит хранить его пуще глаза своего.
Да-с!..
