— Терпи — лучше сто раз битому быть, чем единожды — мертвому! — наставляет его Карл. — В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю — не пожалею!
И так и бил — все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.
— Ну, понял ли? — вопрошает Карл, шпагу платком отирая.
— Понял, — ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.
— Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..
Выпад...
Удар...
Звон!..
А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!
Глава 29
Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.
Они были — там.
Он — здесь!
А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!
Уф...
Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...
Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?
И yes!..
Подошел автобус.
Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.
Поехали...
А куда, собственно?
К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.
Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...
Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?
Вот и выходит, что податься ему некуда!
И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.
— Ваши документы!
Что — опять?!!
Да что они, сговорились, что ли?
— Нет у меня документов.
— А что есть?
Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.
— Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.
— Куда?
Туда, где он уже был!
Только что! И откуда столь успешно бежал!
Вот это и называется — снова-здорово!
Глава 30
— Стройсь!.. Шагом марш!..
Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.
Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.
— Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?
— Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.
— Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.
Мальчишка — ей-ей мальчишка!
Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...
Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.
Побросав ведра, подбежали, встали рядком.
Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.
Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.
Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.
— А ну, брысь! — прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.
Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.
— Пан, закурить дай! — попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.
«Чего это он?» — подивился Мишель.
Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость — сжалившись, протянул огрызок самокрутки.
Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел — он так и до смерти прибить мог!
А коли прибил, так их, как поймают — повесят!
— Чего встали — тикай теперь! — крикнул Паша-кочегар, кидаясь в сторону.
Дале думать уж было некогда, и они, что было духу, припустили через пустырь — да столь спешно, что даже винтовку с собой прихватить позабыли.
Скорей!..
Скорей!..
Паша-кочегар бежал впереди огромными прыжками, Мишель — еле поспевая за ним, тащил, ухватив за рукав, Валериана Христофоровича, который задыхался, выпучивая глаза и бормоча скороговоркой:
— Вы уж... не оставьте... меня, голубчик, один ведь я пропаду!
