— Что вы, ей-богу, Валериан Христофорович, такое говорите! — сердился на него Мишель.
Добежали до каких-то кустов, за которыми проглядывал лес. Позади было тихо, никто не стрелял и не кричал вслед, видно, так и есть — прибил матрос конвоира до смерти.
Как нырнули в лес, остановились, переводя дыхание.
— Я же говорил... говорил... что все удастся! — сиял Валериан Христофорович.
Паша-кочегар настороженно озирался по сторонам.
— Что ж вы так-то... хоть бы предупредили! — выговорил ему Мишель.
— Да я сам не пойму, как-то так само собой вышло, — пожал плечами матрос. — Ну, чего расселись — бежать надобно, покуда нас не хватились!
И то верно.
Вновь тронулись в путь — впереди Паша-кочегар, который шел уверенно, будто дорогу знал.
— А ну — стой! Да тихо мне! — скомандовал матрос, показывая пудовый кулачище.
Мишель с Валерианом Христофоровичем притихли.
— Чуешь — дымом тянет, видать, люди где-то рядом, — прошептал Паша-кочегар.
— А зачем нам люди? — подивился Мишель.
— Может, разжиться чем удастся.
— Да ведь это мирное население!.. Это мародерство! — шепотом возмутился Мишель.
— Вот и славно, что мирное!.. — ухмыльнулся матрос. — Или вы думаете с пустым брюхом до границы топать? Ждите меня здесь!
И, встав на четвереньки, Паша-кочегар побежал в кусты, из-за которых, верно, тянуло дымком и слышались неясные голоса.
Мишель с Валерианом Христофоровичем замерли, напряженно прислушиваясь. Но как ни слушали, так ничего и не услышали. Скоро, уж не скрываясь, а идя в полный рост, вернулся Паша-кочегар. Под мышками он нес два здоровенных узла, да еще в руке один.
— Нате, одевайтесь, — бросил он узлы под ноги. — В крестьянской одежде нам ловчее до фронта идти будет.
В узлах были крестьянское платье и обувь.
— А как же они? — кивнул, мрачнея, на одежду Мишель.
— Про них вы не опасайтесь, — успокоил его Паша-кочегар, натаскивая на ногу сапог. — Глянь, а ведь верно впору! — обрадовался он.
— Нехорошо как, — вздохнул Валериан Христофорович. — Ай — нехорошо! Да ведь теперь уж ничего не поправишь — надобно о себе думать.
Стал, роясь в узлах, вытаскивать и примерять одежду.
«Да как же так, да ведь это преступление!» — думал Мишель, боясь выспрашивать у Паши-кочегара подробности. Но не возвращаться же теперь в лагерь! Или это малодушие, или верно говорят, что своя рубаха ближе к телу?..
— Ну что же вы? — прикрикнул Паша-кочегар. — Нам здесь засиживаться нельзя.
Раскрыв третий узел, достал каравай хлеба, разломил на три части, протянул.
— Ешьте. Нам теперь еды на неделю хватит!
Валериан Христофорович, схватив хлеб, откусывал его большими кусками и набивал им рот и уж не причитал по полякам и не вспоминал о них.
Доедали на ходу, убегая в сторону восхода, туда, где громыхал фронт, где была Россия. Дорог избегали, пробираясь через леса и болота, раз, переплывая через неширокую, но быструю и глубокую реку, чуть не утопли. Конечно, простыли все, хлюпали носами и надсадно кашляли. Лишь через пять дней пути, совершенно измученные и истерзанные, вышли в расположение красных.
Красноармейцы шестой кавбригады, поймавшие трех заросших, до невозможности грязных «польских крестьян», отконвоировали их в штаб.
— Мы работники Чрезвычайной Экспертной комиссии, откомандированные на Западный фронт из Москвы, — представился Мишель, хоть не было при нем никаких документов.
— А чего ж с той стороны пришли, да притом ляхами вырядились? — подозрительно спросили в особотделе.
— Видите ли, товарищи, мы такие же, как вы, преданные пролетариату и революции бойцы, а переоделись, дабы сбежать из польского плена, — пытался объясниться Валериан Христофорович. Но его не слушали.
— А чего тогда делали на передовой?
— Да говорят же вам, требуху вам в глотку, якорь — в печенку, что свои мы! — рявкнул Паша-кочегар.
И верно, так ругаться могли лишь свои.
— Коли этого вам мало, — сказал Мишель, — справьтесь относительно нас в ЧК. Моя фамилия Фирфанцев...
Всю обратную дорогу Мишель молчал, думая о чем-то своем.
— Вы что ж, милостивый государь, кукситесь, да ведь мы живы остались! — тормошил его Валериан Христофорович.
— Живы, — кивал Мишель, — да ведь какой ценой?..
И, уже подъезжая к самой Москве, сказал:
— Я буду вынужден доложить рапортом об обстоятельствах побега.
— Неужто про все скажете? — ахнул Валериан Христофорович.
— Так точно — про все, — кивнул Мишель.
Паша-кочегар резанул по нему глазами.
— Да зачем же так, голубчик, да ведь чего было, того уж не воротить, остались живы и ладно. Ведь война, — запричитал Валериан Христофорович. — Ведь не по своей воле мы туда попали... Да кабы не та одежда с едой, мы в теперь вряд ли живы были.
— Наверное, — согласился Мишель. — Но смолчать было бы подлостью.
— Чистеньким остаться желаешь, господин хороший? — сказал вдруг матрос.
Мишель вспыхнул:
— Я ничуть не хочу обелять себя или перекладывать вину на других, отчего прошу считать, что побег замыслил я и относительно одежды и еды приказ тоже отдал я, за что сам, коли придется, и отвечу!
И хоть было Мишелю за те слова невыносимо стыдно — ведь понимал он, что матросу жизнью обязан, — но для себя все уже решил.
— Эх! Глупы вы, ей-богу, хоть и благородие! — покачал головой Паша-кочегар, — Творите, чего сами не ведаете! Но коли так, коли вам удержу нет — пишите чего хотите, да только после не жалуйтесь!..
На том и порешили.
А ведь прав оказался кочегар — зря Мишель правды искал, а как нашел — так уж не возрадовался!..
Глава 31
Комнатка была маленькая, окна грязные, с примитивным решетчатым узором.
— Ну и вляпался же ты, парень! По самое не хочу!
Погодите, он, кажется, это уже слышал! Причем не так давно...
— Такой заслуженный человек, а ты его — ножичком.
И это было!
А вот то, что было дальше, того раньше не было! Потому что разговор пошел иной.
— Вот эти отпечатки пальцев были сняты с рукояти ножа, которым был убит потерпевший.
Отпечатки ваших пальцев!
Вот эти — с ручки входной двери...
