— Добрый вечер, — вежливо сказал он, вытащил и упер в самые глаза сидящего черный набалдашник глушителя.
— Вы... я... зачем?.. — невнятно замямлил человек на унитазе, завороженно наблюдая за движениями черной дырки глушителя.
— Ты догадываешься, кто я? — спросил незнакомец в маске.
— Я... наверное... да.
— Тогда ты знаешь, зачем я здесь... — и, резко опустив пистолет, выстрелил человеку в стоящую на полу ногу.
Пуля шмякнулась в носок ботинка, пробила кожу, начисто отпластала вставший на ее пути мизинец, продырявила подошву и, отрикошетив от пола, застряла в косяке двери.
— А-а-а! — попытался вскричать раненый, но незнакомец больно зажал его рот левой рукой, другой продемонстрировав дымящийся глушитель. — Тихо! — попросил он. — А то...
Раненый мгновенно замолк и даже попытался сквозь перекосившую лицо гримасу боли изобразить улыбку.
— Если ты откроешь рот раньше, чем через десять минут, я вернусь и убью тебя, — сказал незнакомец, сильно вдавив набалдашник глушителя в лоб раненого. — Понял?
Раненый испуганно закивал, преданно глядя в очерченные шерстяной маской глаза.
— Передашь своему... Папе, что я продолжаю ждать его решения.
Плотно прикрыв дверь кабинки, незнакомец сполоснул в умывальнике руки и ушел.
Пострадавший просидел на унитазе не десять, а двадцать минут. И просидел бы дольше, если бы уборщица не обратила внимания на ползущую по кафелю из одной из кабинок струйку крови.
Пострадавшему вызвали «неотложку», где под местным наркозом отрезали болтающиеся на месте мизинца куски мяса и кожи. На вопрос пришедших по вызову врачей представителей правопорядка — кто в него стрелял, — пострадавший только плакал и клялся мамой, что ума не приложит, потому что врагов у него нет...
Две жертвы в течение двух суток было много. Причем оторванное ухо было вчера, а дырка в ноге — сегодня. То есть точно на следующий, примерно в то же самое время, день. Было очевидно, что стрелок четко выдерживает обещанный им темп отстрела окружения Папы. Один человек — в один день.
Мало того, что он отстреливал людей Папы, он еще и издевался над ними и через них над Папой. Стрелок выбирал для выстрела самые неподобающие, самые «смешные» места и самые неподходящие моменты. Он превращал трагедию в фарс. И тем демонстрировал свою неуязвимость и силу.
Очень удачно демонстрировал. Потому что подручные Папы вдруг разом и все почувствовали неудержимую тягу к дальним командировкам. Туда, куда раньше никто не желал ехать, сегодня выстраивались очереди готовых на немедленный отъезд добровольцев.
Они приходили толпами и убеждали, что если не выехать сегодня, то завтра можно опоздать. Братва боялась. Братве за каждым чердачным окном мерещилось дуло винтовки с оптическим прицелом.
Никто не знал, за что идет мочилово, но все предполагали, что Папа кому-то чего-то задолжал. За что мочила обиделся на Папу.
Больше знал Шустрый и знали братаны, бывшие в доме. И бывшие в доме мочилы. Но Шустрый и братаны уже никому ничего не могли рассказать.
Братва не возникала за долги Папы. Долги Папы — это его долги. Братва не возникала за долги Папы, пока мочила не стал курочить их. Теперь, когда он стал шмалять из своего винта, братва сильно забеспокоилась по поводу целостности собственных шкур. И стала искать себе командировки.
— Чего забегали, крыски? Никак крысоловку почуяли? — зло комментировал их поведение и их просьбы Папа.
— О чем ты. Папа? Мы даже и не думали! Просто надо наконец привезти товар... Отвезти деньги... Переговорить с фирмовыми...
— Не надо привозить товар и не надо говорить с фирмовыми. Никому никуда не надо ехать! — наконец сказал, как обрезал, Папа. — Все будут здесь!
— Но почему?..
— Потому что я так хочу!
— Но Папа... Это дело пахнет керосином! Он начал отыгрываться задом, он отыграется всем...
— Верно! Если продолжать пухнуть здесь, всем будет амба!
— Он перемочит нас по одному из своего винта!
— Точно! Он козырной стрелок... — осторожным, за чужими спинами шепотком окрысились самые смелые.
— Кто вякнул?
Те, кто подал голос, промолчали и сдвинулись за плечи молчавших.
— Кто сказал за мочилу?! — еще раз грозно спросил Папа. — Если кто-то хочет базарить за мочилу, пусть выйдет сюда. Ну?! Кто?
Братва отступила на шаг назад и спрятала взгляды в носки ботинок.
— Если кто-нибудь еще скажет против меня, за мочилу я задавлю своими собственными руками! Я все сказал! Пошли вон!
Насчет своих собственных рук никто не сомневался. Папа не разбрасывался обещаниями, которые не имел возможности исполнить. Папа был авторитет и не мог не выполнить того, что он обещал публично.
Братва, спрятав злобно ощеренные зубы, разошлась. Папа снова взял власть, но Папа чувствовал, что его власть кончается. Потому что появился человек, которого боялись больше его. Если он ничего не предпримет, то его власть кончится совсем!
Снова на его пути встал Иванов. Второй раз, после того кровавого, где он кончал четырнадцать «бригадиров» и «быков», случая. Тогда Папа отмазался обедом в ментовке. А где обедать теперь?..
Нужно было что-то делать! Но что, Папа не знал. Он умел противостоять легавым и умел драться за лучший кусок с себе подобными. Но что делать с невидимками, возникающими на его пути и калечащими его людей, он не знал. Не было у него такого опыта. Этот — первый.
Иванов не напоминал мусоров, потому что не утруждал себя составлением протоколов, допросами и представлением доказательств в суд. Он сам был суд и был исполнитель своего приговора. С ним было невозможно играть в молчанку и невозможно было надеяться на амнистию.
Иванов не был своим, потому что не знал законов своих и потому что вначале стрелял, а потом говорил.
Иванов не был ни тем, ни другим. Он был беспредельщиком. Но был необычным беспредельщиком. Он был беспределыциком, умевшим внушать к себе уважение.
После четырнадцати мертвяков и после стрельбы по живым мишеням Папа очень зауважал Иванова. Во-первых, потому что он самым непостижимым образом находил адреса его подручных и самих подручных. Вначале он нашел Шустрого. И убил его. Потом нашел Гнусавого и Шныря. И покалечил их...
Во-вторых, Иванов не был звонком! Он не бросал слов на ветер и строго исполнял то, что обещал. После Гнусавого и Шныря он обещал отстреливать каждый день по человеку и отстрелил уже двоих. Потому что со дня обещания прошло два дня. Завтра должен был наступить третий день...
Папе было наплевать на продырявленные уши, ноги, задницы или пусть даже головы своей блатной гвардии. Но каждый выстрел, попадавший в них, рикошетом попадал в него. Кому нужен князь, который не может защитить свою дворню? Такой князь очень быстро заменяется другим князем...
