Я отключил его несильным ударом в солнечное сплетение, затем посадил обратно на стул, воткнул в розетку два провода и, разведя их, поднес к его ушам. Я не испытывал угрызений совести. Я не был человеком, убивавшим другого человека. Я был заложником, а он — одним из тех, кто взял меня в заклад. Я не хотел его убивать, я только пытался вернуть принадлежащую мне собственную жизнь. Я соединил провода через его голову, он затрясся в крупном электрическом ознобе. Он трясся до тех пор, пока из него не выскочила душа.
Я убрал провода, воткнул в розетку сетевой провод разобранного передатчика, засунул внутрь его чужие пальцы и уронил мертвое лицо на открытую плату. Всякий, нашедший его утром, подумает, что радист в нарушение правил техники безопасности работал с включенным радиоприемником, сунул пальцы куда не следует, попал под удар током, на мгновение потерял сознание и упал лицом в хитросплетение оголенных проводов. Это его и добило. Сам виноват — не работай с необесточенным прибором! Хотя, конечно, жалко парня. Едва ли радиста потащат за тридевять земель на вскрытие. Для этого придется обнародовать множество секретов: где случилось несчастье, на каком корабле, при каких обстоятельствах? Не могут такого допустить преступники. И, значит, истинные причины смерти уйдут на дно или в землю вместе с телом. Некому здесь заглядывать ему в уши, чтобы обнаружить следы микроожогов, тем более когда причина смерти вот она, перед глазами. Надев висевший на спинке стула черный спортивный костюм (все равно не расскажет другим, был он здесь или нет), я покинул радиорубку.
Стоя на импровизированном иллюминаторном трапе, я разделся, проскользнул в свою каюту, надежно припрятал костюм и хорошо послужившие мне занавески, застегнулся наручниками и лег спать. Кошмары, меня не мучили. С чего бы? Разве плохо спит собравший урожай хлебопашец или забивший последний гвоздь в раму столяр? Я должным образом сделал свое дело. Чего же переживать? Когда решение принято, надо действовать, а не угрызениями совести мучиться. Если позволить себе сомнения, провал неизбежен.
— Идя на операцию, затвори дверь, — учил когда-то инструктор по боевой подготовке. — Размышления по поводу — смертельная роскошь. Или останьтесь дома, или хлопните дверью!
Я своей двери в ближайшие недели отпирать не собираюсь!
Проснулся я от более оживленных, чем обычно, хождений по коридору.
— Это ж надо, как не повезло.
— Ночами спать надо, а не в приемниках ковыряться. Энтузиаст, тоже мне…
Слышал я обрывки разговоров. Весь день ко мне никто не заходил. Похоже, занимались покойником. Ничего, скоро мертвец на корабле перестанет быть для них событием. Привыкнут. Я приложу к этому все усилия. Вечером я вновь стал собираться на дело. Я не хотел допускать перерывов. Это расслабляет жертвы, позволяет им надеяться на то, что все происходящее — случайность.
Постоянство смертей — важнейший психологический фактор. Ночь — труп, ночь — труп. Страшны не мертвецы — Страшна их еженощная прибыль.
Пора. Уже привычным путем я выскользнул в иллюминатор, поднялся на палубу. Сегодня благодаря заимствованному у покойного радиста костюму я был почти невидим. По понятным причинам экипаж корабля не злоупотреблял освещением. Ни к чему им была лишняя, привлекающая внимание иллюминация. Да и мне ни к чему. Черное дело не расположено к свету. Палуба была пуста. Только где-то возле трюма выхаживал одинокий охранник. Помехой он мне не был.
В первую очередь я прошел вдоль бортов, замечая иллюминаторы, в которых горел огонь. Пленники, естественно, сидели в темноте, свет был привилегией команды и охранников. Зацепляя за леер заграждения обрывок подобранного на палубе каната и вставляя ноги в специально завязанные петли, я спускался к светящимся стеклам, заглядывал внутрь. Более всего мне подходила одна каюта, где на койке, громко храпя, спал не однажды видимый мной в трюме охранник. Рядом с ним на полу стояла початая бутылка водки. Судя по всему, его каюта была крайняя в коридоре. Поэтому долго слоняться по внутренним помещениям не придется.
Я спустился по трапу вниз. Тускло освещенный коридор. Ориентироваться во внутренних катакомбах судна мне было еще трудно, но, слава богу, сильный храп, доносившийся из-за одной двери, помог мне определиться. Дверь была открыта. Я быстро протиснулся внутрь. Теперь можно было не спешить. Я встал в изголовье койки, взглянул в лицо обреченному. Кажется, это он ударил меня тогда, во время бунта, в трюме. Время возвращать долги. Нет, мстить я не хотел. Давным-давно я был отучен от человеческих слабостей. Нельзя убивать, подчиняясь чувствам, это всегда приводит к ошибкам и, как следствие, — к поражениям. Убивать надо, следуя не желанию, а лишь необходимости. Производственной необходимости. В данный момент необходимость была самая прямая. То, что она не противоречила чувствам (я косвенно спасал своих товарищей по трюму, мстил хладнокровным убийцам), роли не играло. Точно так же, если бы была необходимость, я убил бы и заложников, ну, пусть бы с меньшим чувством удовлетворения, но убил бы!
Так меня учили.
Пьяный охранник заворочался, перевернулся на спину.
Закинул назад голову. Он что, специально подставляется, чтобы мне удобнее было его прикончить? Даже не по себе как-то. Аккуратно, указательным пальцем я зажал ему сонную артерию. Он проснулся, но ровно настолько, чтобы увидеть какого-то человека перед собой и почувствовать точечное давление пальцев на шее. Он попытался что-то сказать, может, даже закричать, но глаза его поплыли и закрылись. Мозг, лишенный притока крови, не поступающей через пережатые артерии, отключился. Ему досталась легкая смерть — в блаженном сне. Ему повезло. Он такую не заслужил.
На всякий случай, подвернув его руки под тело и придерживая его голову левой рукой, я правой с силой надавил на его желудок. Недавно съеденная пища вместе с водкой и желудочным соком хлынула по пищеводу в ротовую полость. Бандит судорожно задергался, забулькал. Я держал его три положенные минуты и еще одну на всякий случай. Он так и не открыл глаза.
Это была вторая смерть.
Уходя, я еще раз бросил взгляд на лежащий на столике пистолет «ТТ». Был велик соблазн прихватить его с собой, но это бы нарушило правила принятой мной игры. Пропажа оружия обязательно навела бы преступников на опасные мысли. Ладно, будем обходиться тем, что имеем. Я легко покинул каюту и по уже накатанному пути добрался до своей койки.
Днем в воду плюхнулось еще одно зашитое в мешковину тело. Преступники ходили мрачные и какие-то пришибленные: двое похорон за два дня было уже слишком!
— Допились, мерзавцы! — слышался мне через перегородки незнакомый голос неизвестного бандитского начальства. — Допраздновались! Допоминались! Если у кого сегодня увижу в руках бутылку — пристрелю на месте! Все! Хватит балдеть! Будете службу тащить! К вечеру проверить всех пленников, привести в порядок судно. И еще это… почистить оружие. Развели бардак!..
Я его за язык не тянул. Он сам это придумал. Он сам выбрал третью смерть.
Следующая ночь была переломной. Два предыдущих происшествия наверняка родили в душах людей смутные подозрения. Хотели они того или нет, они искали объяснения происшедшему. Ужаса еще не было. Была загадка. За двумя последовавшими друг за другом трагическими случайностями они пытались разглядеть облик врага. Если они его найдут, они успокоятся. Явный противник, как бы силен он ни был, дает возможность сопротивляться или хотя бы создает такую иллюзию. Люди, увидевшие опасность, начинают действовать. Любое действие ослабляет страх и рождает надежду. Вдруг одолеем, вдруг выкрутимся.
