Ранним утром ново-, точнее, собственноручно испеченный капитан милиции уронил честь своего ни разу не надеванного мундира. Он совершил преступление путем угона легкового автотранспортного средства. Вернее, он совершил шесть преступлений, потому что угнал не одну, а шесть автомашин.
Что же мне, пешком ходить, когда все мои противники поставлены на колеса? Нечестно получается! Один может рассчитывать только на свои силы, другие еще и на лошадиные. Несправедливо! А то, что машин шесть, так и враг не один. Мне на одной и той же легковушке разъезжать — все равно что саморекламой заниматься. Я не автолюбитель, я профессионал!
Машины, навесив на них номера, снятые с других, попавших под горячую руку автотранспортных единиц, я расставил по городу с таким расчетом, чтобы можно было легко ими воспользоваться. Шесть планируемых акций — шесть автомобилей, шесть импровизированных стоянок. Война была подготовлена, войска выведены на исходные позиции, театр скорых военных действий исползан и изучен до последней кочки, ближние и дальние тылы обеспечены, насколько позволяли стесненные обстоятельства, засады замаскированы, мины установлены, наблюдательные пункты оборудованы, кухни подведены. Больше, чем было сделано, сделать было нельзя. Пора было поднимать личный состав в атаку.
Конечно, было бы гораздо эффектней, если б над бруствером поднялся в рост полковой трубач и, прижав к губам свою трубу, сыграл сигнал атаки. Или комиссар, задрав правую руку с зажатым в ней пистолетом, прокричал: «За Родину! За!..» Или, в крайнем случае, убеленный сединами боевой генерал поднял бы трубку полевого телефона и по-простому сказал: «Вперед, сынки!»
Это было бы гораздо эффектней!
Но ни трубача, ни комиссара, ни генерала не было. Был единый во всех лицах я. Мне и надлежало трубить, кричать и жалеть идущих в пекло сынков. Я должен был начинать, вести, развивать и завершать задуманную мной же атаку. Мне в ней погибать и побеждать.
Я печально вздохнул и скомандовал начало:
— Пора, Контролер. Ни пуха… А шел бы ты, то бишь я, к черту!
Первую засаду я устроил недалеко от ремонтируемого дома. Я уселся на скамейку возле дальнего подъезда и, развернув газету, стал ждать. Ждал я, как и предполагал, 25 минут. За эти дни я хорошо изучил график приходов и уходов каждого приговоренного и мог с большой долей вероятности просчитать время их перемещений. Первый появившийся обреченный был весел и оживлен, как и следовавший подле его правого плеча телохранитель. Мой подопечный имел дурную привычку бегать по утрам трусцой. Он думал, это сбережет ему здоровье. Он предполагал долго жить.
Я пошарил во внутреннем кармане и вытащил непочатую пачку сигарет.
Подопечные прошли второй и третий подъезды. Я открыл пачку.
Они шагнули на крыльцо, потянулись руками к двери. Мой указательный палец уперся в слегка выступающую над другими сигарету. Вообще-то это была не сигарета, а пусковая кнопка, а сама пачка заряжена не табачными изделиями, а хитрой электроникой. Да и была она не пачкой, а электронным дистанционным пускателем. Легкий нажим. Полторы сотни сопротивлений, микросхем и конденсаторов преобразовали движение моего пальца в радиоэлектронный импульс, который, сорвавшись со стержня антенны (расположенной рядом с кнопкой сигареты), достиг микроприемников. Те дешифровали принятый сигнал, превратив его в слабый, но достаточный для взрывателей электрический разряд. Взрыватели одновременно сработали. «Пластик» взорвался, разом обрезав удерживающие люльку тросы. Микровзрывы были очень тихие и очень действенные. Они разрушили только трос и ничего вокруг. Люлька вздрогнула и бесшумно рухнула на ничего не подозревающие головы обреченных мною на смерть людей. Они даже не почувствовали боли, когда триста килограммов металлических труб, досок, краски и полупустых, привязанных к раме ведер раздавили их. Специального состава взрывчатка сгорела, не оставив никаких следов, кроме распушенных концов непонятно по какой причине оборвавшихся тросов. Кое-что могла бы объяснить специальная экспертиза, но кто ее в этой глуши будет делать.
Я вытащил из пачки пускателя сигарету, закурил и пошел себе подальше от места случайной трагедии. Не люблю я наблюдать размозженные трупы. Пройдя два квартала, я остановился у «своего» «Москвича», на всякий случай осмотрелся вокруг и, запустив мотор, неторопливо, соблюдая все дорожные правила, покатил к объекту № 2.
Время 9.15. Пока в графике.
Подкарауливая следующую жертву, я сидел в небольшом кафе за столиком возле окна и изжевал уже вторую порцию сосисок с гарниром. Сосиски были противные, гарнир им соответствовал. При такой нерасторопности будущего покойника я мог запросто заработать хронический гастрит из-за чрезмерного потребления недоброкачественных продуктов. Счастливы простые люди: они едят где и когда хотят и, главное, что хотят. Мне бы отодвинуть тарелку с недоеденной пищей, вписать пару ласковых предложений в одноименную книгу и пойти в ближнюю поликлинику промывать надорванный желудок. Но не могу. Очень мне это кафе нравится… расположением входной двери и окон. Еще два стакана чаю с пирожком — и придется уходить, перенося операцию на вечер. А это значит еще по меньшей мере одна порция сосисочного яда внутрь. Уж лучше бы сейчас отмучиться, но я не могу обращать на себя внимание чрезмерным аппетитом. Люди в моем положении не должны претендовать на пищевые рекорды из Книги Гиннесса. Им излишнее любопытство, чем бы оно ни было вызвано, дивидендов не приносит. Но мне повезло. На последнем глотке чая объект объявился. Машина остановилась возле тротуара на своем обычном месте. Теперь от ее дверцы до двери подъезда жертве нужно было пройти пятьдесят метров.
Я вывалился из кафе и, играя изрядно подвыпившего гражданина, пошел вдоль стены дома. Возле самого подъезда мне стало плохо. Я прислонился к двери и схватился за горло. Вот и долгожданное освобождение от ужасных общепитовских сосисок, плавающих в общепитовском же чае. Уж как-нибудь без поликлиник обойдемся, своими силами. Вот сейчас! Вот-вот!
Но мне помешали.
— Ну-ка ты, дерьмо бутылочное, вали отсюда! — крикнул приблизившийся телохранитель и брезгливо отбросил меня в сторону.
Что от него и требовалось.
С трудом удержав тело в равновесии, а сосиски в желудке, что доказал судорожным зажиманием рта ладонью и подозрительными бульканиями (а зачем мне показывать полное лицо, если можно только половину?), я отскочил на два шага, больно наступив каблуком на ногу объекту покушения. Одновременно незаметным движением свободной руки я ткнул его сквозь одежду в бедро тонкой иглой небольшого, зажатого меж пальцев шприца-тюбика. Боль в отдавленной ноге должна была отвлечь его внимание от игольного укола. Сильная боль перекрывает более слабую.
Объект раздраженно оттолкнул меня. Я, бормоча извинения, отлетел на тротуар. От удара, вызванного падением, сосиски вывалились наружу. Это должно было охранить мое здоровье и оберечь от нежелательной разборки с телохранителем. Кому охота возиться с опустившимся, к тому же облитым блевотиной алкашом? Реальной опасности, кроме возможности испачкаться в содержимом его желудка, такой представлять не может.
