— Ну допустим. Но как это сделать технически? Ждать, когда у него заболит зуб?
— Зачем? Наш врач, если ему не безразлично здоровье пациента, не должен плестись в хвосте болезни. Наш врач должен опережать ее. Нам с вами не безразлично здоровье нашего пациента? Тогда вызовите его на профилактический осмотр, найдите дырку и поставьте пломбу. А лучше пять пломб и среди них одну нужную.
— А неожиданный вызов не болеющего пациента в поликлинику не покажется странным?
— Вы быстро ухватываете суть. Кажется, я был не прав, предлагая вам квартиру в Будапеште. Вам надо покупать квартиру в Женеве, поближе к организации всемирного здравоохранения. Только там вы сможете проявить себя в полной мере. В паре с сынком.
— Перестаньте юродствовать! Говорите по делу.
— А по делу вы не будете вызывать одного пациента в поликлинику. Вы будете вызывать всех пациентов. Тогда никто ничего не заподозрит. Вы что, не способны придумать подходящей причины для того, чтобы поковыряться у своих подопечных в зубах? У вас отшибло фантазию? Ну в конце концов скажите, что произошло чрезвычайное происшествие, что кому-то из высоких пациентов по ошибке вместо особовалютной импортной пломбы поставили цементную отечественную. Что по этой причине здоровью пациента угрожает смертельная опасность. Что местный цемент несовместим с номенклатурной должностью больного. Что вы в панике и вынуждены провести поголовный осмотр. Мне вас надо учить стоматологическим премудростям?
— Значит, если я соглашаюсь сегодня?..
— То завтра к вашему достатку прирастает три квадратных метра импортной жилплощади. Можно в долларовом эквиваленте. И так — в арифметической прогрессии, вплоть до дня установки пломбы.
— Пломба, конечно, ваша?
— Конечно. И еще одно условие. Мне надо присутствовать при лечении. Лично. Например, в качестве медбрата. Мне надо посмотреть на пациента. Мне надо быть уверенным, что вы не перепутаете пломбировочный материал.
Но, как я уже говорил выше, вы можете отказаться. У нас в стране свобода вероисповедания. И очень гуманный Уголовный кодекс. Что для вас, возможно, даже более важно.
— Да ладно вам! Я согласен. Вынужденно согласен.
— Тогда разрешите откланяться.
— А зубы?
— Ах зубы? Нет, спасибо. Не хочу, чтобы вы, случайно сверля зуб, просверлили мне голову. Навылет. Вы потом скажете, что дупло оказалось очень длинным. А мне придется сквозняком в мозгах мучиться. А я сквозняков боюсь…
Через три дня в зубе у интересующего меня пациента была поставлена пломба. Моя пломба. Под моим личным присмотром.
Цена этой пломбы была велика даже по меркам этой закрытой поликлиники. Цена у нее была как пятилетняя зарплата всех работников этой поликлиники. Но цена соответствовала материалу, из которого она была изготовлена. Пломба была «живая». Она подпитывалась энергией химических реакций, вызываемых соприкосновением ее оболочки со слюной (для чего дупло не было запечатано наглухо), и передавала на приемник все то, что говорил или даже шептал человек, в зубах которого она завязла.
Пломба была миниатюрным микрофоном. Единственным его недостатком была недостаточная мощность. Из-за этой технической недоработки в ближайшие дни мне предстояло, словно собачке, посаженной на поводок, следовать за своей пломбой, удаляясь не далее чем на девятьсот метров. Ну да в условиях города это нетрудно. Это не в чистом поле, где всякий человек за версту виден.
А стоматолог опасался, что я отравлю его пациента. Чудак. Он мне живой нужен. Мыслящий. Говорящий. Свидетельствующий.
Глава тридцать третья
Координатора вызвало облеченное властью Лицо. Четвертый раз за все время с начала разработки Акции.
— Все, — сказало облеченное властью Лицо. — Деятельность сворачиваем. Полностью. Что можно было сделать, вы сделали. Дальнейшее продолжение работ следует признать нецелесообразным. Оно принесет один лишь вред. Это не только мое мнение. Постарайтесь смягчить возможные последствия.
— Но в деле остались неясности, которые, боюсь…
— А вы не бойтесь. Вы свою работу сделали. Дело закрыто. Давайте к нему больше не возвращаться. Технические детали прошу решить самостоятельно. Сколько времени вам понадобится на окончательную урегулировку вопроса?
— Две недели.
— Хорошо. Две недели. Вы свободны.
— Спасибо.
На листе против шифроимен участников заговора Координатор расставил галочки.
Первая галочка встала против фамилии Чистильщика.
Координатор очень сожалел, что поспешил, что не за понюшку табака отдал нескольких своих друзей. Он поторопился всего на несколько дней. Но кто мог знать, что операция завершится так быстро. Так неожиданно. И так странно.
Координатор открыл календарь и наметил встречи со всеми участвовавшими в заговоре Руководителями. Первую встречу он назначил через час. Две недели были не таким большим сроком, чтобы откладывать дела на завтра.
Глава тридцать четвертая
Две недели Координатор, сам того не зная, давал показания. Он говорил много и часто. Такая у него работа. Из тысяч слетающих с его губ слов мне были полезны лишь отдельные. Они попадались не часто, как золотые самородки в сотнях тонн перемытой пустой породы. Но Цена им была такая же. Золотая цена. Кроме того, что Координатор говорил, он еще и слушал. И вместе с ним слушал я. Слово к слову, предложение к предложению собирался золотой запас информации.
Иногда голос Координатора пропадал. Совсем. Скорее всего когда он заходил в экранированную спецкомнату. Там он вел самые свои конфиденциальные разговоры. Туда я своими электронными ушами пролезть не мог. Но даже того, что говорилось вне пределов защищенных помещений, хватало с избытком для доказательства существования заговора.
Возможно скрыть информацию при фрагмеятальном подслушивании, но при тотальном, ведущемся круглые сутки, — безнадежно. Правда все равно вылезет наружу. Как шило из мешка. Из двух фактов, упомянутых в двух разделенных десятками часов и сотнями метров разговорах, можно, умеючи, вывести третий, уже не такой безобидный, как первые два. Главное, знать, что ищешь.
Я знал, что ищу. И умел искать. Медленно, по волоконцу я налеплял на скелет заговора столь недостававшее мне мясо — фамилии, адреса, события. Связочку к связочке. Мышцу к мышце. Хрящ к хрящу.
Заговор облекался в плоть.
Единственной гарантированной возможностью пресечь утечку информации — прекратить свою противоправную деятельность, залечь на дно — заговорщики воспользоваться не захотели. Или не смогли. Возможно, они просто не допускали, что кто-то сумел дотянуться до таких верхов, и я, оторвавшись, оказался в «мертвой зоне». Возможно, руководившие заговором политики прокалывались на элементарном незнании основ конспирации. Ведь они не были профессиональными разведчиками и не владели, искусством самоцензуры. Они не умели запоминать то, о чем, в каком контексте и какими словами говорили вчера, позавчера или неделю назад. А может быть, неудавшимся заговорщикам так поджарило пятки, что о стопроцентном соблюдении мер безопасности разговор уже не шел. Как говорится, не до жиру — быть бы живу.
