Хотя с таким же успехом это может быть семь недель, семь месяцев или семь лет. Больше едва ли. Больше — это уже семь столетий. В любом случае тот, кому надо знать, что это за семерка, знает. А кому не надо, бессмысленно догадывается.
Моторы набрали обороты.
Хозяин прикрыл лицо рукой от поднимаемого винтами ветра.
Самолет вырулил на взлетную полосу и, набирая скорость, покатился по бетону. В середине полосы он оторвался от земли и очень быстро исчез из поля зрения.
— Сюда, — показал Хозяин.
Телохранители подбежали, взяли коробки и вместе с Хозяином, окружив его, пошли к машине.
— Это весь груз? — спросил Зубанов.
— Весь, — ответил Хозяин. — Можно ехать домой.
— Что это? — все-таки не удержался, спросил полковник.
— Товар, — сказал Хозяин.
Сказал ровно столько, сколько хотел сказать.
— Поехали. Здесь нам больше делать нечего.
Глава 16
— Куда собираешься на ночь глядя? — спросил Зубанова уже у самой двери его «замок». По-армейскому «замок» — заместитель командира. А по-гражданскому гораздо скучнее — первый заместитель. То есть вместо емкого и привычного «замок» получается какой-то «перзам». Если не сказать в другой очередности и оттого еще хуже. Нет, уж лучше по старинке — по-армейскому.
— Пойду прогуляюсь.
— Под дождем?
— А почему бы и нет? Чем дождь хуже солнца? «Замок» пожал плечами и скосил глаза на большой перекидной календарь, висевший на стене.
— Ах, ну да! Сегодня же четверг, — вспомнил он. — Тогда конечно. Тогда можно и под дождем. Или, может, мне прогуляться вместе с тобой? Чтобы не так скучно.
— Нет. Не надо. Ты же знаешь, я люблю гулять один.
— Под дождем?
— Под дождем…
— Тогда — счастливо!
В четверг командир всегда гулял. Вне зависимости от капризов погоды. Такая у него была привычка. И такой график. Ну может же человек иметь свои привычки.
Зубанов вышел на улицу и открыл зонт. Погода была действительно мерзкая. Сильный, сбиваемый ветром дождь сек по лицу каплями, несмотря на выставленный вперед зонт. Порывы ветра выгибали спицы, норовя сломать и вывернуть наизнанку полукруглый купол. Лужи и грязь встречались на каждом шагу.
Погода была ужасная.
Что было очень кстати.
Полчаса Зубанов бродил по улицам, скверам и переулкам, часто оглядываясь, проверяя, как завязаны ботинки и заглядывая в витрины. Когда он убедился, что других обожающих гулять в дождь «прохожих» нет, он стал искать подходящую новостройку или, наоборот, развалины, чтобы… ну то есть понятно, зачем долго гуляющие по городу люди вдруг начинают искать укромные места.
Подходящие руины подвернулись очень скоро. И очень вовремя. Ровно в двадцать двадцать пять. Зубанов протиснулся в полуоткрытую дверь, поднялся по лестнице до первого этажа, спустился по лестнице и снова вышел на улицу. Но уже во двор дома. Там он огляделся и снова зашел в подъезд, парадный ход которого выходил на другую улицу.
Полковник зашел в комнату и посмотрел на часы.
В подъезде зашуршал сор, застучали обломки задетых ногой кирпичей. Полковник на всякий случай повернулся к стене и расстегнул ширинку. В комнату, тихо поругиваясь, зашел еще один, озабоченный поиском укромного места, гражданин.
Он огляделся и тоже подошел к стене.
— Здравствуй, — тихо сказал Зубанов.
— Да погоди ты, — не очень вежливо ответил гражданин и сделал то, что должен был только изобразить. — Представляешь, по-настоящему прижало. Еле добежал.
— Пошли в соседнюю комнату, — предложил Зубанов, глядя на мокрую, дымящуюся паром стену.
Ох уже эти «шептуны», любое дело в прямом смысле обгадят!
Переставшие быть озабоченными граждане прошли в соседнюю комнату и сели на обломки какой-то уже не узнаваемой мебели.
— Что скажешь? — спросил Зубанов.
— Скажу, что жить стало тяжелее. Все тяжелее и тяжелее. Нормально поесть не на что, не то что одеться. И еще погода… Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит…
Зубанов расстегнул карман плаща и вытащил засунутый в полиэтиленовый мешок сверток. И из другого кармана — лист бумаги и ручку.
— Сколько здесь?
— Как всегда. Пиши расписку.
— Не буду я писать расписку.
— Почему? Раньше ведь писал. А теперь почему-то не будешь.
— Раньше писал, а теперь не буду.
— Ну как хочешь, — сказал Зубанов и стал засовывать сверток в карман.
— Ты это чего?
— Ну ты же не будешь писать расписку? А без нее я тебе денег дать не могу. Мне отчет начальнику представлять надо. А то он подумает, что я его деньги пропил.
— Ну ты же не пропил!
— А он подумает, что я пропил! Как я докажу?
— Я подтвержу.
— Подтверждай, — сунул Зубанов в руки осведомителю бумагу и ручку. — Ну — или…
— Ладно, черт с тобой, — согласился осведомитель, не отрывая глаз от свертка. — Но последний раз!
— Там посмотрим.
Осведомитель написал, отдал расписку и тут же, разорвав сверток, пересчитал деньги.
Зубанов ему не мешал. У каждого свои привычки и свои дурные наклонности. У этого — никому не доверяя, пересчитывать деньги, не отходя от кассы. У другого тащить их домой и рассматривать при свете тусклого ночника.
— Эта купюра сильно рваная. У меня ее в магазине не возьмут, — возмутился осведомитель. — Заменить бы надо.
— Да пошел ты! — уже совершенно искренне возмутился Зубанов, потянувшись к деньгам. — Я такого дерьма, как ты, на эту сумму троих куплю! Тоже мне…
— Да ладно ты. Чего разорался? — примирительно сказал осведомитель, засовывая деньги во внутренний карман. — Закурить не будет?
Закурить было. Потому что Зубанов хорошо знал и помнил привычки своих стукачей. Конкретно этот всегда стрелял сигареты. И был очень доволен, когда получал их.
— На, держи, — передал полковник пачку. — Можешь всю забирать.
— Вот спасибочки, — обрадовался осведомитель.
— А теперь рассказывай, что нового узнал.
— Много чего. Узнал, кто у Сивого деньги слямзил. И знаешь кто…
Кто слямзил у Сивого деньги, было совершенно не интересно. Но выслушивать пришлось. Потому что достаточно оборвать осведомителя раз-два, как он, стараясь угодить, начнет редактировать информацию и обязательно что-нибудь упустит.
— Так, хорошо. Что еще? Я тебя по Северному рынку просил узнать.
