— Сумма окончательная?
— Я же сказал — без торговли. Меньше нам ни к чему.
— У меня нет таких денег.
— Тогда до свидания.
— Хорошо. Я согласен.
— Когда деньги?
— Когда скажете.
— Скажем сейчас.
— Сейчас невозможно.
— А когда можно?
— Послезавтра.
— Ладно, мы согласны. Встретимся у нас в офисе.
— Э, нет. Не пойдет. В вашем офисе не пойдет. Приезжайте лучше вы ко мне.
— У тебя — мы не согласны.
— Что будем делать?
— Предлагаем нейтральный вариант.
— Где?
— Сосновый бор. Со стороны кладбища. Согласен?
— Идет.
— Послезавтра в пять вечера…
* * *
На одной небольшой, затерянной в просторах российского Нечерноземья станции стояли вагоны. Десять штук. В тупике стояли. Уже больше недели.
— Когда тупик освобождать будем? — испрашивал по телефону разрешения станционный диспетчер у начальника грузовой станции. — У меня места для отстоя не хватает. Я седьмой и девятый перегружаю. Из-за этих чертовых вагонов. Когда, спрашиваю, вагоны выводить будем?
— Пусть постоят, — отвечал начальник станции. — Они никому не мешают.
— Мешают. Они движению мешают.
— Ладно, не кипятись. Завтра, если все нормально будет, отправим. В крайнем случае послезавтра… Ты лучше скажи, что там у тебя по третьему пути?
— Нормально по третьему. Пропустил два состава…
Вагоны стояли в тупике не просто так. И не за просто так. Эти вагоны попросили начальника станции отцепить и загнать в тупик два молодых шустрых парня, соскочивших с остановившегося на минуту скорого поезда.
Они сказали номера вагонов, оставили на столе пухлый конверт и заскочили в следующий пассажирский.
В конверте было десять тысяч долларов. По тысяче за каждый вагон. За каждый стоящий вагон…
Глава 4
Полковник Зубанов стоял на ковре. Вернее сказать, на добротном ковровом покрытии. Причем даже не на генеральском. И даже не на хозяйском. А какого-то заместителя по кадрам, каких-то братьев Заикиных. Перед сугубо гражданской крысой стоял.
— Вот. И вот. И вот еще, — сказал заместитель по кадрам, перебирая листы, исписанные разными почерками. — Это все от ваших подопечных. Все подали заявление об уходе. И все как один жалуются на грубое с вашей стороны отношение. Я с ними побеседовал. С каждым.
— В нашем деле иначе быть не может. Наше дело военное.
— Но сейчас не война.
— У охранников всегда война. И поэтому они всегда должны действовать в условиях, приближенных к боевым.
— Но, возможно, вы перегибаете палку.
— Я ничего не перегибаю. Я воспитываю готовых к отражению агрессии бойцов. Учу так, как учили меня. Вернее, гораздо мягче учу. Понарошку.
— Понарошку? Но они рассказывают, что вы заставляете их драться в полную силу! Что придумали какие-то резиновые патроны.
— Не патроны, а пули. Резиновые имитационные пули.
— Зачем резиновые?
— Чтобы больно было. Чтобы они научились по-настоящему уворачиваться от выстрелов. И по-настоящему принимать их на себя. Боец не должен бояться боли!
— Но это жестоко!
— Маршал Жуков, когда был министром обороны, во время учений в каждый автомат каждый десятый патрон вкладывал боевой. Чтобы солдаты натуральней пригибались!
— Но это бессмысленно!
— Отнюдь. Он воспитывал привычку к посвисту пуль. Он приучал личный состав к настоящей войне.
— Вы тоже приучаете?
— Я тоже приучаю.
— Боюсь, вам скоро будет некого приучать. Я принял шесть заявлений об уходе.
— Слабые должны уйти. Останутся те, кто способен будет выполнять поставленные боевые задачи.
— А если никто не останется?
— Такого не может быть.
— Извините, но я буду ставить перед вышестоящим руководством вопрос о вашем увольнении. Мы не можем позволить себе такую текучку кадров из-за одного человека.
— Перед кем ставить? — переспросил Зубов.
— Перед вышестоящим руководством.
— Это перед брательниками, что ли? Так они вас с вашим вопросом пошлют куда подальше. Потому что больше моего заинтересованы в боеспособных кадрах. В бойцах! А не в графоманах, которые пишут вам заявления. Это им, а не вам, если не дай бог что, под пули подставляться. Что я им и постараюсь еще раз втолковать.
— А что же мне прикажете делать с этими заявлениями?
— Подписать. И пусть они катятся к… В сторожа в детские сады пусть идут. Так им и передайте…
Достали Зубанова эти гражданские недоумки, которые ничего, кроме пишущих машинок и калькуляторов, не понимают. Не понимают, но в чужое дело тем не менее лезут.
Крысы!
Полковник прошел к себе в кабинет, заперся и стал пролистывать телекамеры. Не для того, чтобы отсмотреть территорию, — чтобы успокоиться.
На пятнадцатой камере он увидел братьев Заикиных, направляющихся в сторону его кабинета.
Капнул уже! Засранец!
Братья открыли дверь и вошли внутрь.
— Играй тревогу, полковник. Труба зовет.
— Что-то случилось?
— Случилось. Вернее, случится через день. Послезавтра. Готовься, полковник. Пришло время доказывать, что ты и твои кадры не зря жевали наш хлеб.
* * *
Зубанов заранее съездил на место встречи. Вернее, сходил. Пешком сходил, чтобы не привлекать ничьего внимания. Собираясь проводить операцию, в первую очередь следует провести рекогносцировку местности, чтобы знать, где удобней наступать и куда безопасней отступать. Это любой курсант общевойскового пехотного училища знает. И Безопасность знает. На их жаргоне это называется «отсмотреть углы».
Полковник под видом зеваки бродил по сосновому бору и прилегающему к нему кладбищу, отмечал и запоминал все подъезды, тропинки, неровности рельефа.
Место было плохое и одновременно хорошее. Хорошее, если нападать, и плохое, если отбиваться. За каждой сосной мог укрыться стрелок, в каждой кроне засесть снайпер.
Их стрелок. И их снайпер.
С другой стороны, это место назначили не они, а братья. А те согласились. Отсюда можно надеяться, что второго дна в этом соглашении нет.
Да и не похоже, чтобы кто-нибудь здесь до него бывал и готовился к возможному предстоящему бою. Трава на возвышенностях, где удобно было бы залечь, не примята. Кора на стволах сосен не потревожена. Не видно характерных царапин, которые оставляют «кошки», с помощью которых на деревья взбираются снайперы, чтобы заранее обустроить и замаскировать свое логово.
