Умар понимал, что все равно ничего не сможет объяснить своей жене! Он был частью народа, законы которого впитал с молоком матери. Кровь десятков предшествующих поколений бродила в нем, напоминая о его правах и обязанностях. Одной из которых была кровная месть!
Раньше, когда был Советский Союз, он больше, чем чеченцем, ощущал себя представителем советского народа. Потому что Союз Республик соединил и перемешал нации, подчинив их одной сверхидее, в которой растворились частные амбиции. Все жили по единым законам и по новым, написанным партией традициям. Все, вне зависимости от нации и вероисповедания, были октябрятами, пионерами, комсомольцами, говорили на одном и том же языке, учились в школах по единым программам, служили в общей армии, поступали в институты, где преподавались одинаковые предметы, женились, расписываясь в загсах, получали примерно равные зарплаты одинаковыми дензнаками…
Что было, может быть, нехорошо, но было и не плохо. Было лучше, чем межнациональная рознь и резня. Как не может быть армии, которая служит по множеству разных уставов, так, наверное, не может быть империи, в которой каждый живет сам по себе.
В империи общие законы должны превалировать над частными. Нет, они не забывали свой язык, хранили свои традиции, исповедовали свою веру, имели по-тихому по нескольку жен… Все это было, на все это власть смотрела сквозь пальцы. Это был странный коктейль из имперских и национальных особенностей, который создавал новую народность — советскую.
Большую часть жизни Умар жил именно по этим законам — по советским. Но и по чеченским тоже. Непонятно каким образом, но Союз смог увязать шариат с Уставом партии, заставив чеченцев совместно с прибалтами и чукчами строить коммунизм.
Но Союз распался, и Умар, как и многие другие, вспомнил, что он в первую очередь чеченец. Вынужден был вспомнить, потому что ему напомнили, что он чеченец. Войной, бомбежками, проверками паспортного режима, обращением — «лицо кавказской национальности».
Единого, связующего всех со всеми, устава не стало, и страна начала рассыпаться по национальному и религиозному признакам. И граница этого раздела прошла не по картам — по судьбам людей!
Теперь нельзя было спрятаться от местных законов за общим. Теперь каждый должен был вспомнить, кто он есть, и держаться за таких же, как он! Единая стая растасовалась на масти и цвета, и чужак, случайно затесавшийся в чужую породу, был обречен на съедение. Вожака не стало, и теперь все скалились и наскакивали друг на друга, норовя укусить за ляжку. Выжить в этой сваре можно было, только собравшись вместе и как следует оскалившись.
Умар должен был к кому-нибудь прибиться и считал, что может прибиться только к своим. Потому что любые другие, даже если его примут, все равно будут считать чужаком, тыкая его носом в его цвет и породу. И тыкая в цвет и породу его сына, который пошел в отца и был похож на чеченца больше, чем на русского! И который, как иногда ему казалось, понимает куда больше своей матери, посматривая на него с неодобрением, возможно, считая его трусом!
У него не осталось выбора…
Он был чеченцем!.. Он стал чеченцем гораздо больше, чем был раньше, и, значит, должен жить как чеченец… Чего его жена понять и принять не в состоянии, потому что она… другой масти…
Выбор был сделан. Им. И был сделан за него…
Умар вернулся к своему народу.
И его народ принял его…
Глава 28
Время на войне течет быстро, даже по официальному «курсу» день считают за три. Месяц потянет на все пять. А полгода могут вместить целую жизнь.
Сашка Скоков уже не тормозил, когда к нему обращались по новому его имени — Магомед, уже откликался. И все чаще и чаще смеялся в кругу своих новых «братьев» и хлопал их по плечам. Он был во многих боях, где проявил себя с самой лучшей стороны, он убивал «неверных», уже не уговаривая себя, что они ему враги. Уже считая так. Если раньше он стрелял, потому что понимал, что деваться ему некуда, что, если он надумает вернуться, ему припомнят все рейды и все трупы, то теперь он не думал о том, что может вернуться.
Однажды, при разгроме очередной колонны, они захватили полтора десятка пленных. Выстроив солдат на обочине, они обыскивали машины, собирая оружие и боеприпасы, перешагивая через кровь и трупы. Солдаты напряженно следили за их передвижениями.
Проходя мимо шеренги пленников, Магомед не смотрел на них. Раньше было иначе, раньше он с напряжением и испугом вглядывался в лица, боясь узнать среди обреченных на смерть солдат своих сослуживцев. Теперь не боялся.
Он прошел мимо шеренги, и один из пленников, вдруг подавшись вперед, пораженно пробормотал:
— Саша?.. Саша Скоков?!
Магомед не оглянулся. Он не услышал обращенных к нему слов. Вернее, он услышал слова, но не понял, что они предназначены ему.
Какой Сашка? Он Магомед!
Но, пройдя десять шагов, он встал. И обернулся.
Этот пленник был ему хорошо знаком. Это был его лейтенант. Командир его взвода.
Он развернулся и пошел назад, дружески ухмыляясь.
— Здорово, лейтенант! — сказал он.
Когда-то комвзвода казался ему взрослым, теперь — нет. Теперь он выглядел младше его. И дело было вовсе даже не в том, что лейтенант был гладко выбрит, а он зарос бородой…
Боевики вначале удивленно, а потом весело посмотрели на встречу бывших однополчан.
Магомед был почему-то даже рад встрече. Лейтенант был неплохим командиром, в отличие от многих других — без заморочек.
— Кто жив, кто нет? — спросил Магомед.
Лейтенант сказал, кто «нет».
Магомед с удивлением слышал знакомые, которые он почти уже забыл, фамилии. И не испытывал никаких особых чувств. За это время он привык к смертям.
Магомед выслушал лейтенанта и хотел идти дальше. Но лейтенант, возможно, на что-то надеясь и боясь прервать разговор, сказал:
— Вас искали.
Не тебя — вас! Значит, точно надеялся!
— Кто? — удивленно спросил Магомед.
— Ваша мать. Она приезжала в часть.
Что-то в душе Магомеда дрогнуло.
— Когда она здесь была?
— Четыре месяца назад.
Больше Магомед ничего не спрашивал. Зачем?..
Когда они собрались уходить и встал вопрос, что делать с пленными, его «братья» посмотрели на него. И посмотрели на лейтенанта.
— Может, оставить его? — спросили они. — Он тебе нужен?
— Нет, — ответил Магомед. — Не нужен… Лейтенанта отвели в сторону и зарезали. Первого… Больше Магомед о нем не вспоминал. Он вообще уже почти не вспоминал свою прошлую жизнь — свой город, дом, школу, своих друзей… Потому что у него был новый дом и новые друзья. Иногда ему снилась мать, но все реже и реже. И все чаще и чаще снилась жена…
