– Мы поместим отборный гарнизон в Акрополе Фив, – сказал он ровным голосом. – Они удержат город под нашей властью.
– Поможет и то, – добавил Парменион, – что фиванского войска больше не существует.
– Да, их Священный отряд не сложил оружия, – проговорил Антигон с волнением.
Филипп фыркнул:
– Да! И пусть гибель его прославляют поэты грядущих времен. А нам досталась победа.
Все расхохотались… кроме Александра. Царевич еще сердился на отца после вчерашней стычки.
– А как ты предлагаешь обойтись с Афинами? – спросил Парменион.
– Я хочу послать в Афины тебя, Александр, – отвечал Филипп. – Ты объявишь им мои условия.
– А именно? – спросил Антигон.
– Афиняне подпишут обещание не воевать с нами. А еще – признают нашу власть над прибрежными городами вплоть до самого Бизантиона.
– И?..
– Это все.
– Как все? – вызывающе спросил Антигон. – Неужели ты не хочешь ввести своих людей в их правительство, неужели не хочешь их серебром возместить наши военные расходы?
Парменион подмигнул и сказал:
– Ну хоть бы уж устроил войску парадное шествие через весь город.
– Незачем, – отвечал Филипп вполне серьезным тоном. – Они побиты и знают это. Но если мы начнем тыкать их носом в собственное несчастье, афиняне возмутятся и при первой же возможности затеют новую войну.
– Без нее не обойтись, – пробормотал Парменион.
Филипп покачал головой:
– Едва ли. Демосфен и военная партия опозорены. Их любимая демократия обратилась теперь против них, они лишатся власти, быть может, их изгонят из города.
– Ох, посмотреть бы, как этого типа повесят за золотую глотку, – проговорил Антипатр.
– Я потребую у Афин лишь прибрежные города и мир.
– А как насчет персов? – спросил Александр голосом тонким и острым, словно лезвие ножа.
– Царь Царей сам уладит с нами свои дела. Если мы не будем грозить ему, и он не станет затевать свару.
– Долго ли?
Филипп осадил сына взглядом единственного глаза.
– Пока власть над всей Грецией будет принадлежать нам, во всяком случае, пока я нахожусь на троне Македонии.
Я удивился: Филипп выковал могучее оружие – свое войско. Но армии нужен враг и победы. Иначе она загниет. Или, хуже того, полководцы начнут злоумышлять против царя. Впрочем, я не мог представить себе, чтобы Парменион, Антипатр или одноглазый Антигон принялись строить козни, стремясь низвергнуть Филиппа.
Другое дело Александр… Не следовало забывать и про его мать.
На этот раз Александр ехал в Афины открыто. Никаких тайн, никакого обмана. Он ехал с обнаженной головой, в крытой золотом колеснице, влекомой упряжкой великолепных белых жеребцов, за ним следовали его Соратники, все на боевых конях, замыкал кавалькаду отряд всадников, сокрушивших фиванцев.
Весь город собрался, чтобы посмотреть на юношу, героя Херонеи. Если они и горевали о неудаче собственного войска, то молчали об этом. На узкие извилистые улицы Афин вышли целые толпы горожан, они кричали, приветствовали Александра, бросали цветы.
"А ведь многие из них побывали на поле боя, – подумал я. – Херонея сделала вдовой не одну женщину. Как могут они приветствовать своего завоевателя?"
Должно быть, они радовались тому, что живы, здоровы и не попали в рабство. Филипп не стал преследовать бежавших афинских гоплитов. Напротив, не желая их полного избиения, царь повернул фаланги против фиванцев, помогая своим всадникам. Очевидно, слухи о необременительных условиях мира, выдвинутых Филиппом, уже распространились по городу. Горожане решили, что царь, должно быть, преклоняется перед Афинами и столь же высоко почитает этот город, что смиренно не решается войти в него. На самом же деле внимание Филиппа было поглощено Фивами и прочими городами, выступившими против Македонии. Царь был занят трудами правителя и не думал ни о славе, ни о поклонении.
Александр же решил, что афиняне приветствуют лично его. Городские головы чествовали Александра перед толпой, собравшейся на Агоре, словно царевич выиграл битву, командуя афинским войском. Казалось, и они еще никак не могли поверить в собственную удачу.
– А Филипп не вышлет войска, чтобы занять наш город?
– Нет, – отвечал Александр.
– И он не потребует с нас дани или выкупа за пленников, которых захватил?
– Нет.
– И он хочет от нас лишь подтверждения его господства над морскими портами вдоль Геллеспонта и Боспора?
– А еще обещания не воевать против Македонии, – мрачно добавил царевич.
Афинские предводители едва могли подавить свой восторг.
– В конце концов, он и без того контролирует эти порты.
– Это Демосфен и его партия затеяли войну против Филиппа. Я никогда не верил в ее успех.
– И я!
– И я!
– А где Демосфен? – спросил Александр. – Я хочу кое-что возвратить ему.
17
Прихватив с собой тяжелый синий щит, я проводил Александра к дому Демосфена, исполняя одновременно обязанности телохранителя и носильщика. Соратники тоже хотели пойти с нами и насладиться плодами победы, но Александр пребывал в настроении весьма трезвом и велел им оставаться.
Птолемей взял в Афины свою любовницу Таис, желавшую погостить на родине, и с усмешкой сказал друзьям:
– Пусть Маленький царь беседует себе со златогорлым трусом. А у нас найдутся и более важные дела. – Он очертил руками в воздухе контуры женского тела.
Расхохотавшись, Соратники согласились, лишь Гефестион, подойдя к Александру, стал просить взять его с собой.
– Нет, я хочу поговорить с Демосфеном без свидетелей. Если при этом будет присутствовать кто-нибудь из вас, он решит, что мы наслаждаемся своей победой.
– Но разве это не так? – спросил Гефестион. – Разве мы не можем позволить себе такое удовольствие?
Александр отвечал:
– Я иду туда не затем, мне нужно переговорить с ним с глазу на глаз.
– Но ты берешь с собой Ориона.
Не глядя в мою сторону, Александр сказал:
– Орион – слуга и телохранитель. Его можно не считать.
Должно быть, мне следовало почувствовать раздражение или гнев, но я не испытывал ничего подобного; Александр был прав, я стал слугой, телохранителем, наемным солдатом, попавшим в полное рабство к его матери-ведьме, рабом, покорным своим творцам, которые заставляли свои творения поклоняться им как богам. Какое право имел я гневаться, услышав истину?!
