Я распорядился, чтобы по улицам города нас провожал почетный караул, шестеро одинаково одетых воинов – трое впереди и трое позади. Я не совсем доверял деланной радости афинян: одного удара кинжала в спину достаточно, чтобы убить сына завоевателя.
Мы шли по афинским улицам, вокруг сгущались вечерние тени.
– Ты понимаешь, что, послав меня в Афины, отец мой ограбил меня, лишил возможности участвовать в празднике дома в Пелле?
– Здесь тебя приветствовали как героя, – отвечал я.
Он улыбнулся:
– Орион, их фальшивая радость – от страха. Они пытаются обмануть нас.
– Быть может, и так.
– Прямо сейчас отец торжественно проводит наше войско по улицам Пеллы. А потом будет обряд благодарения в старой столице, в Эги. Но меня не будет и там.
– Дома отпразднуют и твое возвращение, – сказал я.
Александр покачал головой:
– Это не одно и то же. Отец забрал себе всю славу, оставив мне крохи.
– То, что ты делаешь здесь, весьма важно для царства.
Александр оглядел дома и лавки, выстроившиеся вдоль улицы. Было поздно, солнце уже заходило, и, насколько мы могли видеть, на мостовой никого не было. Афиняне попрятались, как только узнали, что Александр намеревается пройти здесь. Далеко впереди, над громадой холма Акрополя, наконечник копья Афины отразил последний луч заходящего солнца.
– Что может быть важного здесь? Я всего лишь мальчишка на побегушках. Вот и все.
Я сказал:
– Заключить прочный мир – вот истинно царское дело. Победа на поле боя ничего не дает, если побежденный противник не удовлетворится условиями мира.
Александр не отвечал.
– Ты должен заставить афинян понять, что мир для них будет выгоднее войны. Твой отец послал сюда именно тебя, поскольку Демосфен расписал его таким чудищем, что афиняне просто не захотят иметь с ним дела.
– Демосфен… – прошептал он, словно вдруг вспомнив, куда мы идем и зачем.
– И ты не просто представитель Филиппа, – напомнил я царевичу. – Ты его наследник, и заключенный тобой мир может продлиться и на время твоего правления.
На этот раз он посмотрел на меня в упор:
– Мой отец – человек крепкий. Возможно, мне придется ждать трона еще не один год.
– Ты молод… Можешь и подождать.
– Я не умею ждать, Орион. Это трудное занятие для того, кто предпочитает славу долгой жизни.
– Слова Ахиллеса, – сказал я.
– Я и хочу быть подобным ему: сильным и прославленным.
– Ахиллес был уродливым коротышкой, он собственной рукой перерезал себе горло, – выпалил я.
Александр резко остановился, так, что охранникам, шедшим позади нас, пришлось свистом остановить тех, кто был впереди.
– Как ты смеешь порочить величайшего героя Эллады?
– Я видел его, – отвечал я словно бы чужими устами. Слова мои удивили меня самого.
– Ты был в Трое?
– Да, в Трое. Я дружил с Одиссеем, он принял меня в свой дом.
– Это было тысячу лет назад!
– Это было в моей прежней жизни.
Александр нервно ухмыльнулся:
– Ты говоришь как тот индус! Он верит в реинкарнацию.
– Я прожил много жизней. И в течение одной из них побывал в Трое. Я видел собственными глазами, как Ахиллес убил Гектора; при мне Ахиллес лишил себя жизни, когда стрела сделала его калекой.
Александр покачал головой, словно человек, пытающийся отделаться от скверного сна:
– Орион, похоже, тебя все-таки ударили по голове.
Я видел, что он поверил моим словам, но не хотел признаваться в этом даже перед самим собой, и поэтому не стал спорить:
– Быть может, ты прав, царевич. Наверно, все это мне просто приснилось.
– Вот этому я готов верить.
В молчании мы подошли к дому Демосфена. Он оказался поменьше дома Эсхина, у которого мы опять остановились, однако же был и велик и красив, охранял его целый отряд городской стражи. Подобно Эсхину, Демосфен был законником.
"Итак, это занятие приносит весьма неплохой доход", – рассудил я, глядя на дом.
Демосфен, конечно, знал о том, что мы к нему идем. Его слуги встретили нас низкими поклонами. Хозяин принял нас в центральном дворе, где узловатые фиговые деревья давали днем тень. Теперь же, когда ночной мрак наползал на город, двор был освещен фонарями, свешивавшимися с изогнутых сучьев.
Демосфен встал, когда мы с Александром приблизились, глаза его округлились при виде щита. Наши шестеро стражей остались возле передних ворот дома вместе с городской охраной; их в случае необходимости можно было окликнуть.
– Как будто бы это твой щит? – проговорил Александр, жестом приказывая мне положить свою ношу на землю возле ног Демосфена. Афинянин, похоже, состарился лет на десять за несколько дней, минувших после Херонейского сражения. Лицо его покрылось морщинами, посерело, а борода торчала клочьями.
Демосфен уставился на щит. На нем не осталось даже царапин. Оратор бежал, не вступив в бой…
– Ч-ч-что ты х-хочешь от меня? – Он старался не смотреть на Александра.
– Я хочу лишь сказать тебе, что ты можешь не опасаться мести Филиппа, царя Македонского. Забыв про все личные оскорбления, он велел сказать мне, что не питает к тебе зла и не причинит тебе никакого вреда.
Демосфен поднял глаза, он выглядел скорее озадаченным, чем удивленным.
– Но скажу тебе от себя, Демосфен, – бросил царевич. – Когда-нибудь я стану царем Македонии. И с этого дня ты можешь отсчитывать часы, оставшиеся твоему лживому сердцу, ничтожный предатель.
– Предатель? Кого я предал?
– Тысячи твоих братьев афинян, что погибли у Херонеи, когда ты бросил свой щит и оружие и пустился бежать, чтобы спасти свою грязную шкуру. И еще Священный отряд, все воины которого погибли, сражаясь до последнего, потому что ты, подкупленный персидским золотом, уговорил фиванцев вступить в войну против нас. Всех жителей твоего собственного города, которые поверили, что ты приведешь их к победе, а теперь благословляют Филиппа за великодушие.
Демосфен дрожал, но сумел выдавить:
– Т-ты намереваешься у-у-убить меня, как только в-в-вступишь на трон?
– Можешь бежать к Царю Царей, к своему настоящему господину, но это тебе не поможет. Спрячься хоть у края земли, я все равно найду тебя, – жестко заявил Александр.
– Моему господину? – Остатки прежнего огня вспыхнули в глазах Демосфена. – У меня нет иного господина, кроме демократии Афин!
