А про сожженные деревни, покалеченных солдат, человеческие страдания, слезы и смерти там ничего нет… Потому что политика должна руководствоваться не слезами и страданиями, а политической целесообразностью. Которая требует возможно более быстрого и максимально дешевого варианта разрешения кавказской проблемы. Потому что отсутствие решения чревато новыми смертями, страданиями, слезами и невосполнимыми материальными и нравственными потерями с обеих сторон.
Такой вот, изо всех сил затянутый с обеих сторон веревки, узел… Кавказский узел…
Глава 14
После гибели мужа жизнь Фатимы Мерзоевой изменилась в корне. Магомеда убили в Москве и даже тела его не выдали. Родственников у него не было, потому что он был русским солдатом, взятым в плен и принявшим ислам, и, значит, на их помощь рассчитывать не приходилось. А своих родственников у Фатимы почти не осталось. Отец с матерью умерли, а братья пропали на войне.
Ее потому и сосватали за бывшего русского, что никто другой на нее не позарился бы. Теперь она осталась совсем одна. Ребенка, которого Фатима носила в себе, она тоже не сберегла, ребенка она скинула после того, как русские обстреляли их деревню и ее завалило обломками дома. Больше она родить не могла и к тому же осталась хромой, так как рухнувшая балка перебила ей ногу. Кому такая нужна?
Первое время ее кормили соседи, которым она помогала по хозяйству, а потом приютил дальний родственник, живший в соседней деревне. Но жизнь у него была не сахар. Чеченская женщина, которую некому защитить, бесправна и всеми презираема. Она работает на самой черной, от которой не может отказаться, работе, ютится где придется, ест что попало, ее можно обидеть, ударить или даже взять силой. За нее никто не вступится, ей никто не поможет.
— Прибери в доме, — требовал родственник. И она молчаливо и покорно шла прибираться в доме, стараясь не попадаться на глаза его женам.
— Постирай!
И тут же в ее сторону летела грязная, в комьях глины одежда, которую она, обдирая пальцы, полоскала в ледяной воде горного ручья.
— Иди сюда!
Она шла. Родственник валил ее на кровать, задирал подол и, «употребив», вышвыривал вон! После чего жены смотрели на нее волчицами и всячески пакостили.
Но уйти ей было некуда, а протестовать — невозможно. Не может чеченская женщина перечить чеченскому мужчине! Может только другой мужчина — ее муж, ее отец, ее братья. Которых нет!
Однажды в дом пришли гости. Все они были в полевой форме с оружием, все пахли землей, порохом и потом. Они долго ели, пили и разговаривали. Конечно, пить истинным правоверным мусульманам нельзя, но как не пить, если они еще десять лет назад были атеистами и были пьющими? Как не выпить после того, как живыми, считай, с того света выбрались, потеряв треть отряда? Вот и пили. Ничего — Аллах милосерден, он простит!
Гости пили, присматриваясь к прислуживавшей им Фатиме. К женам хозяина дома, уважая его и обычаи своего народа, не присматривались. За них, если что, придется ответ держать. А Фатима, хоть и была хромонога и мрачна, — была ничего себе.
Гости, все как один, были молодыми, крепкими мужиками, которые четыре недели просидели в лесах, света белого не видя. И уж тем более женщин! Вот и смотрели. Жадно, глаз не отрывая. Понять их можно было: все, что они недоедят, недопьют и недолюбят сегодня, завтра, возможно, допить, доесть и долюбить уже не удастся. Завтра их в живых может не быть, завтра им где-нибудь, с развороченными животами, с вывалившимися наружу внутренностями, мертвыми валяться! Значит, сегодня, пока жив, надо брать от жизни все, что возможно…
Мужики, они хоть русские, хоть чеченцы, хоть папуасы, они один черт мужики — которые своего не упустят!
Когда Фатима проходила мимо своего сидящего во главе стола родственника, он поймал ее за руку и притянул к себе.
— Поди в ту комнату, — приказал он.
Она пошла, села на краешек старой, с железными завитушками и медными шарами кровати и стала ждать.
Чего? Того, что будет.
В комнату вошел возбужденный едой, алкоголем и запахом женщины гость. Несколько мгновений он стоял на пороге, привыкая к темноте и жадно оглядываясь по сторонам. Потом рассмотрел окно, кровать и темную фигуру покорно сидящей на ней женщины. К которой сделал шаг…
Он с ней не заигрывал и не разговаривал — с такими не разговаривают. Он подошел к кровати, расстегнул штаны и, сильно толкнув женщину в грудь, уронил ее на спину, тут же навалившись сверху. Он елозил по ней, тяжело дыша и мало заботясь о том, будет ли ей приятно. Женщины рождаются не для того, чтобы им было приятно, для того, чтобы было приятно мужчине! И чтобы рожать им детей — мальчиков!
Гость захрипел, задергался, но с женщины не слез, продолжив свое дело. Он больше месяца женщины не видел!
Через полчаса, утолив свою животную страсть, гость встал с кровати.
— Иди вымойся, — приказал он, застегивая штаны.
Она пошла к реке, где вымылась. И вернулась назад. Потому что понимала, что ничего еще не кончилось. Она сидела на краешке кровати, закутавшись в темное покрывало, и даже не плакала. Чеченские женщины не плачут.
На пороге появился еще один гость. Который был такой же, как первый, который ничего не говорил, предпочитая действовать.
Ее снова пихнули в грудь и снова навалились всей массой тела, вжимая в жалобно скрипнувшие пружины…
Не шевелясь, боясь вскрикнуть и даже дышать, она терпеливо ждала, когда все кончится. Больше она ничего не могла сделать.
Если бы она сопротивлялась — кричала, протестовала, ее бы избили. Кусалась — избили бы до полусмерти, переломав ребра. Если бы нанесла насильнику увечье — убили и выбросили мертвое тело в реку. И никто бы их за это не осудил.
Когда все было кончено, в комнату вновь вошел первый гость. Но он не подошел к ней, он остался стоять у порога, крепко расставив ноги и глядя на истерзанную женщину сверху вниз.
— Хочешь отсюда уйти? — спросил он.
Она испугалась, не зная, что ответить. И вдруг, сама того не желая, молча кивнула.
— Ладно, уйдешь, — сказал он.
И, резко повернувшись, вышел…
Глава 15
Ваха раскололся сразу. Сразу после того, как его поместили в камеру к уголовникам, которые отвели ему место возле параши. Ваха гордо отказался. Наверное, слишком гордо, потому что ночью в него разом вцепились несколько рук, стащили на пол, припечатали головой к стене, наклонили и, рванув вниз штаны, заголили зад. Ваха упирался, брыкаясь и кусаясь, но он был один, а их много. Кто-то попытался пристроиться к нему сзади, но тут в камеру ворвались привлеченные шумом надзиратели, пройдя по спинам зэков резиновыми дубинками. Воспользовавшись свободой, Ваха успел сломать нос одному из обидчиков, после чего его успокоили и утащили в карцер.
