Конечно, можно было бы попытаться залечь в хорошо замаскированные убежища, с тем чтобы пропустить противника через себя, а потом, когда он пройдет, выбраться и за его спиной тихо отползти в его дальний тыл. Но раненого в три погибели не согнешь и в мелкую ямку, без того чтобы он не закричал или не застонал от боли, не засунешь. И без присмотра не оставишь. А это уже, как минимум, два человека, которых надежно укрыть гораздо труднее. То есть и в этом случае раненые представляют собой стопроцентную обузу. Которая гарантирует смерть всем прочим, пока еще живым и здоровым бойцам.
Наверное, это не вполне справедливо, когда уже почти мертвые обрекают на смерть тех, кто способен выжить. Способен держать в руках оружие. И способен довести начатое ими совместно дело до конца.
Дело, которому все они служат…
Этот последний аргумент и следует считать единственно главным при принятии решения. Вопрос жизни или смерти при выполнении боевого задания — вторичен. Первично — выполнение приказа. По возможности с наименьшими потерями в личном составе. Но только по возможности… Этим армия отличается от театра, где зритель аплодирует не имеющему однозначного ответа вопросу «быть или не быть». Быть так, как это предписано приказом! И точка. Обсуждать, тем более осуждать это вышестоящее «быть» допустимо только после его стопроцентного исполнения. Согласно Уставу Вооруженных Сил.
Отсюда вопрос — спасать раненых за счет жизни живых или жертвовать ранеными во имя сохранения жизни живых — не стоит. Нет такого вопроса! Есть — жертвовать жизнью раненых во имя исполнения приказа и выполнения поставленной вышестоящим командованием задачи, или этот приказ не исполнять? С единственно возможным на него ответом. За все прочие ответы, равно как за сомнения, — военный трибунал, приговор, разжалование и срок. Или расстрел перед строем, если по законам военного времени.
Вот и весь ответ…
— Стоп колонне! Встали.
— Капитана Кудряшова к командиру.
— Капитан Кудряшов по вашему приказанию…
— Значит, так, капитан. Дальше бегать куда глаза глядят — бессмысленно. И вредно. Можно так забежать, что костей не соберешь-Поэтому поступим следующим образом. Собери бойцов, двух-трех — направь в помощь арьергарду. Чтобы они там совместными усилиями придержали этих… Остальных в разведку по следующим направлениям… Задача — обнаружить места концентрации либо отсутствия противника, подсчитать его силы, огневую мощь, определить направления возможного прорыва. Ну, в общем, ты сам понимаешь…
— Прорываться?
— Прорываться. Другого выхода все равно нет. Задача ясна?
— Так точно!
— При любом исходе разведки через пятнадцать минут все должны быть здесь.
— Кто останется на месте охранять раненых и пленных? И охранять «груз»?
— На месте останусь я. Довольно будет меня одного?
— Ну не знаю…
— Все, капитан. Исполняй! И желательно в темпе вальса…
— Есть! В темпе вальса…
Бойцы разбежались в стороны выполнять поставленную задачу. Потому что бойцы здесь были не нужны. По крайней мере в ближайшие десять-пятнадцать минут.
Майор посмотрел в спины ушедшим капитанам и вытянул из ножен штык-нож. Он обязал себя сделать то, что он не мог перепоручить никому другому. Он взял на себя самую грязную работу. Самую грязную из всех, с которыми могут столкнуться разведчики. Ту, от которой не отмыться впоследствии никакими шампунями и никакими годами беспорочной жизни. Ту, которую может, должен и имеет полномочия делать только командир…
Он не был злодеем. Он был тем самым командиром, который отвечает за выполнение приказа. Персонально отвечает…
И, значит, хочешь не хочешь…
Майор перехватил автомат и быстро подошел к носилкам. Пленные американцы отступили на шаг.
— Сесть вон туда, — показал дулом «АКМ» майор. Связанные попарно пленные повиновались.
— Кучнее!
Кучнее, чтобы легче было охватить их одним стволом. Чтобы если стрелять, то наверняка.
— Лицом внутрь! — показал, развернув одного из американцев, командир.
Лицом, чтобы невозможно было сразу вскочить и сразу побежать. Чтобы можно было только вскочить. И тут же упасть…
Пленные повернулись.
— Кто шевельнется — убью!
Майор подошел вплотную к носилкам.
— Как ты? — коснулся он недавнего раненого.
— Нормально, — улыбнулся все еще опьяненный промедолом боец, увидев своего командира.
— Как нога?
— Терпимо…
— Ну если терпимо, то терпи. Совсем немного осталось, — сказал майор и зашел с головы носилок.
Откладывать дело, которое он не мог не сделать, было бессмысленно. И тяжело. Хвост кусками не рубят…
Командир быстро нагнулся, зажал рот и нос раненого ладонью, чтобы заглушить его скорый вскрик, увидел устремленные на него безмерно удивленные глаза и ударил штык-ножом. В самое сердце. Раненый даже не успел прикрыться руками. Он только вздрогнул, выгнулся и забился в предсмертных конвульсиях.
Прости, солдат…
Американцы напряженно привстали, но тут же, увидев направленное на них дуло автомата, снова сели. Кажется, их не особенно удивило то, что они наблюдали. Кажется, они были к этому готовы.
Значит, не новички. Значит, знают одни и те же для всех армий и всех разведок правила игры…
— Сидеть! — еще раз предупредил командир. И не узнал своего голоса.
С остальными ранеными проблем не было. Остальные раненые умерли легко. Не приходя в сознание. И не открывая глаз навстречу своему убийце…
Дело было сделано. Самое трудное из всех возможных дел. Майор сел, вытащил заначенную еще на подводной лодке сигарету и, нервно теребя ее дрожащими пальцами, закурил. Хотя на боевом задании, на марше в тылу противника курить не разрешал.
Майор курил не для того, чтобы курить. Для того, чтобы хоть что-то делать…
* * *
Через несколько минут вернулся первый разведчик.
— Товарищ командир…
— После. Все после.
Спустя еще минуту — подошел еще один. И еще…
Бойцы подходили и замирали возле носилок. Молча. Сразу все понимая. И что произошло во время их отсутствия. И зачем их посылали на задание…
Теперь все было гораздо яснее, чем пятнадцать минут назад. Но теперь ничего исправить уже было нельзя. Теперь они могли либо покарать убийцу, либо подчиниться ему. Покарать его было нетрудно, он не защищался. Но карать его было глупо. Умерших минуту назад товарищей уже было не вернуть. А лишаться еще одного активного ствола — значило играть на руку противнику. Лишняя смерть ничего не могла исправить. Ничего не могла убавить или прибавить. Кроме лишней смерти.
