— Налей мне коньяку, — велел Джангиров. Он не мог объяснить очень многое своему помощнику Коле Швецу, который всю жизнь ходил в маскировочном скафандре веселого, доброжелательно-мягкого, улыбчивого человека, прячущего под этим камуфляжем безжалостного людобоя. А поскольку Джангиров и ценил-то Швеца больше всего за этот беспощадный людоедский талант и беспредельно циничный, быстрый, изворотливый ум, то он ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы Швец заподозрил его в неготовности в любой момент подвергнуть кого угодно исключительной мере воспитания — преданию смерти.
И говорить Швецу что-либо о памяти, о чувствах, о голосе крови — бесполезно. Скот. Только сено не ест. А жрет живое мясо. Хищный кровоядный скот.
Бессмысленно рассказывать Швецу о том, что он знает мальчишек-близнят Ахата и Нарика двадцать семь лет — со дня их рождения, когда он прилетел из Москвы на празднества по этому случаю. Молоденький выпускник Высшей школы КГБ лейтенант Джангиров был допущен пред светлые очи тигрино-желтого цвета своего шурина — Рауфа Нугзарова. И был обласкан, поощрен и признан полноценным родственником. Безродный перекати-поле Швец не понимает, не знает, не предполагает, что это такое — быть членом достойной, уважаемой семьи. Он живет в уверенности, что «ты, я, он, она — вот и вся моя семья».
А быть родственником, близким сородичем достопочтенного Рауфа Нугзарова, доктора юриспруденции, первого заместителя председателя верховного суда республики, составляло большую честь и невероятные перспективы в будущем. Надо было только одно — чтобы муэллим Рауф тебя считал хорошим родственником, надежным человеком, верным, любящим и почтительным парнем.
Молодой Джангиров и был хорошим, надежным, верным, любящим и почтительным парнем. А кто во всей республике был непочтительным с Рауфом Нугзаровым, замечательным правоведом и абсолютно неподкупным судьей?
Нугзаров садился председательствующим только в самые трудные, самые большие хозяйственные процессы — по шесть месяцев, по году слушались дела. И не было случая, чтобы приговоры, постановленные верховным судьей Нугзаровым, когда-либо отменялись или пересматривались в надзорных инстанциях. Ни один виновный не ушел от ответственности, ни один невиновный не испытал боли незаслуженной кары. «Edem das seine», — усмехался Рауф в красиво подстриженные щеголеватые усы. Каждому свое — вековой принцип римского права, кощунственно оскверненный беззакониями гитлеровцев, развесивших этот священный лозунг права на воротах концлагерей. А если Рауф Нугзаров отправлял кого-то в лагеря, наши, исправительно-трудовые, то только за дело, за реально совершенные преступления.
Более того, не часто, приблизительно раз в два года, он демонстрировал невероятную комбинацию из милосердия и принципиальности, заменяя особо разнузданным расхитителям и теневым бизнесменам безусловно заслуженную ими смертную казнь на максимальный срок лишения свободы — 15 лет в лагерях строгого режима.
Счастливые родственники строго наказанного хозяйственного злодея приносили муэллиму Рауфу сто тысяч рублей.
Слава Аллаху, всей системе советского правосудия и верховному судье Нугзарову в частности!
Родственники твердо знали, что за вторые сто тысяч их нежно любимый злодей — папа, сын, брат — через три-четыре года не будет догнивать в безымянной могиле, а воссоединится, уже полностью перевоспитанный, в своем доме с родней, друзьями и близкими.
Таким образом, эти сто тысяч рубликов были для Рауфа не низкой взяткой, а актом высокого и разумного гуманизма. И Аллах наградил его за великодушие и добрые дела в этом мучительно запутанном мире, подарив ему то единственное, чего не хватало судье для полного счастья, — сыновей-близнецов! Двойное счастье!
Рауфу уже грянул полтинник, а его жене Динаре, сестре Джангирова, было вдвое меньше, и любовь-благодарность судьи Нугзарова к ней была безмерна. Она распространялась даже на ее брата, очень скромного, очень вострого, очень перспективного парня — этот маленький, невзрачный пострел, похожий на мальчишку-недоростка, везде поспел. Через неделю для Рауфа он стал незаменим, и тогда верховный судья позвонил своему дружку и дальнему родственнику — председателю КГБ республики. Давай, мол, возвратим из Москвы домой такой замечательный национальный кадр! И звездная карьера Джангирова стартовала. Он скакал по чинам, званиям и должностям, как джейран по горам.
А между тем прекрасные мальчики-мажоры Ахат и Нарик подрастали, радуя мир и родителей почти физиологической убежденностью в том, что вся эта прекрасная жизнь принадлежит им полностью. Учились, к сожалению, неважно. Да ладно! Рауф шутил, что неучи должны быть умнее ученых — мозги не замусорены лишним. Молодые пока, пусть перебесятся. Заматереют — остепенятся. А будущее их — обеспечено и гарантировано.
Десять лет назад — мальчишек Джангиров уже воткнул на первый курс юрфака университета — его вызвал из Москвы к себе срочно Рауф — разговор не телефонный.
— Ты мне был все эти годы старшим сыном, — сказал Нугзаров, как всегда спокойный, величественно-красивый, весь платиново-седой. Только очень бледный.
Джангиров наклонил голову и приложил руку к сердцу.
— Я назначаю тебя своим душеприказчиком, — тихо сказал Рауф и печально добавил: — Я умираю.
Джангиров испуганно дернулся, но Рауф остановил его:
— Рак поджелудочной железы… С метастазами… Мне осталось два-три месяца… Я хочу сделать распоряжения…
Джангиров ошеломленно молчал.
— У меня есть кое-какие сбережения. Динара, твоя сестра, будет обеспечена полностью. Речь идет о мальчиках. Они уже джигиты, но пока еще ветер в голове. Я хочу, чтобы они ни в чем не нуждались, но оставить им все деньги сейчас я не хочу — это может им повредить. Мне нужно, чтобы ты разместил деньги в сберкассе с исполнительной записью, что вклад можно будет получить только через десять лет — они уже станут зрелыми людьми и смогут тогда распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению. А пока будут жить на проценты…
— О какой сумме идет речь? — спросил Джангиров.
— Сумма серьезная — один миллион двести тысяч рублей…
Джангиров онемел — для советского времени эта цифра звучала как дозировка пенициллина или межзвездная дистанция.
— Сколько? — недоверчиво переспросил Джангиров.
— Миллион двести, — повторил Рауф и горько усмехнулся. — Добрые поступки в этом мире вознаграждаются…
Помолчал и со вздохом заметил:
— Я верховный судья. А он — Единственный… — и показал рукой вверх, куда-то на потолок.
Джангиров лихорадочно считал в уме — три процента на срочный вклад в миллион двести составляют 36 тысяч в год, то есть племяши в течение следующих десяти лет будут получать от покойного папаши пенсию по полторы тысячи рублей в месяц каждый. До вхождения в права собственности на миллион с довеском!
Фантастика! Он сам, полковник КГБ, начальник отдела в центральном аппарате Комитета, получал со всеми доплатами, выслугами, компенсациями и звездочками 542 рубля в месяц.
