— Об этих деньгах никто, кроме Динары, не должен знать. И в первую очередь — мальчики, — сказал Рауф. — Ты будешь ежемесячно выдавать им их проценты, а через десять лет, даст вам Аллах дожить в здоровье и благе, ты снимешь вклад и разделишь между ними… Пусть они живут по-другому, не так, как нам с тобой в молодости досталось…
Рауф умер через два месяца, был похоронен со всеми государственными почестями, и тут выяснилось, что управлять его наследством — совсем непростая, совершенно неслабая работа. Основная проблема была в том, что Джангиров не мог внести ни в одну сберкассу такую астрономическую сумму, не привлекая к себе внимания, в первую очередь — собственной конторы.
Но Джангиров сделал.
Он выполнил все, в чем поклялся Рауфу. Для начала он не сдал паспорт покойного и на его документы открыл счет в одной из московских сберкасс, куда пробил на должность заведующей свою старую агентессу. Джангиров объяснил ей, что это один из секретных счетов КГБ и о нем надлежит забыть на десять лет — со счета он должен будет снимать только проценты. И сам сделал исполнительную запись от имени Рауфа о том, что вклад может быть востребован наследниками только через десять лет.
И этой охранительной мерой от безумств подросших лихих братцев собственноручно уничтожил громадное состояние.
Видит Бог — он выполнил дословно клятву, данную благодетелю Рауфу, ни одной копейки не прилипло к его рукам. Но деньги эти таяли на глазах, как брошенная в большой огонь глыба льда. Перестройка, инфляция, павловский конфискационный грабеж, ГКЧП, распад страны, крах рубля, «черные вторники», черная жизнь.
А сделать что-либо Джангиров уже не мог, намертво заякорив миллионный вклад десятилетним мораторием. И агентесса его надежная, завсберкассой, которую он мог заставить переделать документы и выдать деньги, сука рваная, кинула его — потихоньку оформила документы и съехала в Израиль.
А племяши — мальчики удалые Ахат и Нарик — уже давно пустились во все тяжкие. Университет бросили, резонно рассудив, что юриспруденцию можно изучать и со встречной полосы права. Они показали себя людям как настоящие жизнелюбы — не оказалось греха и порока, который бы парни не изведали всласть. Карты, бега, «железка», рулетка, машины, мотоцикл «хонда», больше похожий на двухколесный «роллс-ройс», все кабаки столицы, пробуждающейся от тусклого советского забытья к сладко-пряной жизни, хороводы блядей, гарнированные нежными томными блондинчиками.
Тьфу!
Жалкие три тысячи, которые выдавал им Джангиров, иссякали за несколько дней. Нужны деньги! Деньги! Настоящие деньги, а не эти жалобные гроши, которые ссужал дядя.
Когда Ахат проиграл в блэкджек за один вечер 240 тысяч рублей, крутой авторитет Гия Ткварчельский предупредил: или бабки будут у него завтра, или Ахата ставят на «счетчик» — два процента в день будут набегать на сумму долга.
Впрочем, есть еще один путь — киевские куркули, хохлы мордастые, торгующие компьютерами, задолжали ему полмиллиона. Пусть, мол, боевые братья отберут бабки, вернут Гие, и тогда — квиты. Поехали в Киев и с удивительной легкостью отобрали долг — даже стрелять не пришлось, врезали этим салоедам по кумполу рукоятками пистолетов и вернули Гие акушерский саквояжик с полумиллионом.
Квиты! И даже с процентами — благодаря Гии получили они удивительное знание о том, как возникают легко и быстро огромные деньги. Разошлись с ним по-братски, и началась для Ахата и Нарика шальная, стремная, сладкая бандитская жизнь.
Много позже, когда Джангиров вылетел со службы и всерьез занялся коммерцией, он пытался неоднократно заинтересовать бизнесом племянников, привлекая их к своим отдельным делам, старался прикрыть их. Но бесполезно. Им понравилось быть бандитами. До этого они уже испробовали все вкусности жизни, а тут вдруг открылась новая невероятная радость — валдохать людей по-черному, испытывая сладостное ощущение власти над маленькими испуганными человечками, кайфовать от бандитского куража, пьянящего чувства своей силы и ужаса жертв.
Они купили себе воровской венец и окончательно сошли с ума от сознания своей силы.
Смеялись, когда Джангиров им говорил, что никакой силы у них нет, это слабость беззащитного мирного населения, преданного и брошенного им на растерзание развалившейся государственной властью. «И однажды вы дорого поплатитесь, дорогие племяшки, самочинные воры в законе». А они смеялись и шутили.
До тех пор пока, успешно взяв среди бела дня отделение Сбербанка, не наткнулись на случайный милицейский патруль. Осатаневший от безнаказанности и кокаина, Ахат располосовал их из автомата «АК-47», да незадача приключилась — заглох их джип, навалились откуда-то другие менты, водителя Рамиса застрелили на месте, Ахата повязали, а Нарик и Мамочка ушли…
Ахат прошел следствие в глухой «несознанке» и получил от суда «вышку».
Обезумевшая от ужаса и горя Динара рассказала Нарику о деньгах отца, которыми управлял Джангиров, и теперь Псих подступал с ножом к горлу, грубо намекая, что дядя «скрысятничал» их наследство…
Джангиров сидел в глубоком кресле, прикрыв глаза, медленно, осторожно размышлял, искал безошибочное решение. В черной каменоломне его души тяжко шевелились валуны давно умерших чувств.
Тихо зателебенькал звонок внутренней связи. Своей кошачьей крадущейся поступью к телефону двинулся Швец, снял трубку, долго слушал, потом сказал:
— Подожди, я спрошу у шефа… — Зажал микрофон ладонью и сообщил: — Звонит начальник охраны… Там явился Нарик с четырьмя обормотами… Все вооружены — металлоискатель лопается от звона… Нарик вопит, хочет с тобой говорить… Начальник охраны их с оружием не пускает… Уже вызвал по тревоге наряды… Сейчас там может начаться большая канонада…
— Ступай, проводи их сюда, — устало сказал Джангиров.
— С оружием? — удивился Швец.
— Валяй, — махнул рукой босс. — Как войдут, возьмите каждого под прицел…
33. Нью-Йорк. Полис Плаза, 1. Стивен Полк
Сегодня боевым коллегам Стивена Полка, людям бесстрашным и беззаветным — им авансом уже установили бронзовый памятник в вестибюле управления, — было не до него.
Утром неподалеку от музея Клойстер поймали серийного убийцу и насильника, натурализованного араба Ибрагима Абу Нассири.
Поймали в общем-то случайно, и сейчас задачей всей полицейской братии было — для начальства и всех медиа-шакалов — превращение счастливого случая в результат спланированной хитроумной розыскной операции, завершившейся геройским захватом маньяка. Этот отвратительный урод уже сильно наследил в северо-западных штатах, а последние два года терроризировал Бронкс и Верхний Манхэттен.
Полк подумал, что сейчас полицейские походили на охотников после удачного загона. Они были радостно возбуждены, врали и хвастались напропалую и, потирая руки, готовились все вместе зажарить на костре правосудия тощую задницу араба-убийцы.
Конолли сидел в своем углу и медленно ел из большой пластиковой коробки суши, доставленные из японского ресторана. Он аккуратно накладывал на суши деревянными палочками розовые лепестки джинджера и обмазывал горчицей васаби, пронзительно-зеленой и едкой, как медный купорос. Он помахал Полку рукой:
