– Бренди? – удивленно спросил Мареску. Пол был убежденным приверженцем виски.
– Самое лучшее со Старой Земли. Делает жизнь почти сносной.
Мареску одним глотком осушил полстакана.
– Теперь они должны нас отпустить, Пол. Мы сделали им эти проклятые бомбы. Теперь мы просто суетимся и занимаемся косметикой.
– Должны, но не отпустят. Соображения безопасности. Пока нас держат здесь, никаких утечек не будет.
– Пол, как она могла?
– Ты же знал, что она…
– Когда связался с ней? Знал. Я все время это себе повторяю, но от этого не легче, Пол.
– Что мне тебе сказать?
Мареску уставился в свой пустой стакан.
– Ион… может, тебе не стоит налегать так на эту архаику. Постарайся вернуться в современный мир.
– Современный мир – мерзость. Пол. Разве ты не знаешь? В нем нет человечности. Ты, возможно, смеешься надо мной из-за этого костюма. Это символ, Пол. Это символ той эпохи, когда у людей были настоящие чувства. Когда было не наплевать.
– У меня есть чувства, Ион. Ты мне дорог. Ты мой друг.
– Нет, не правда. Ты здесь просто потому, что настоящие чувства тебе мешают.
Нейдермейер бросил на него недовольный взгляд. Бывали моменты, когда дружба с Ионом становилась тяжелой работой. Мареску не стал извиняться. Пол взял свой бренди, подошел к стене купола и стал смотреть на однообразную шкуру Хела. В змеиных глазах своего собственного бледного отражения он прочел тот же критический вопрос.
Надо ли доложить о состоянии Мареску? Неужели он уже так далеко зашел?
Стучать на друга никому не хочется. Эти ребята могли навечно запереть Иона в психушке. Их зоопарк психических отклонений, рожденных на Хеле, был самым процветающим предприятием планеты.
Слишком тонким был проект, чтобы доверять его психически неуравновешенным.
Но Ион был нужен команде. Ни у кого не было его уверенного и тонкого понимания систем тестирования. Пусть пока все идет как идет, и будем надеяться на лучшее. Встряска с Мелани может даже пойти на пользу, если вернет его к реальности.
Пол повернулся. Он посмотрел на тощего, низенького и усталого человечка, на лице которого отпечатались тысячи прожитых лет, а в маленьких черных глазах горели миллионы пережитых агоний. Верно ли он решил? В этих черных глазах горела мука – отсвет зарождающегося безумия.
Грохот потряс основы вселенной.
Снежный пейзаж полыхнул темным, кровавым багрянцем и почти сразу вернулся во мрак.
Лицо Мареску стало пепельным. Он подошел к стене купола и коснулся ее трясущимися пальцами.
– Пол… еще бы немножко, и… Если бы они случайно дестабилизировали испытательное ядро, нас бы выбросило в соседнюю вселенную.
Лицо Нейдермейера тоже побледнело от страха.
– Но ведь ничего не случилось, – выдавил он из себя.
– Все равно это безобразие. Надо же соображать!
Жалость к себе, которую испытывал Мареску, сдуло дыханием ангела смерти.
Он вглядывался в темноту снаружи. Бледный свет ярче подчеркнул глубокие тени. На фоне неподвижных звезд двигалась сияющая точка, разгораясь все ярче.
– Быстро опускаются.
Поверхность Хела полыхнула под фиолетово-белой бурей, поляризованной стеклом купола. Стекло держало световой напор, по внутренней поверхности купола пошли разводы, как от нефти на воде.
– Доктор Нейдермейер? Мистер Мареску? Не могли бы вы уделить мне минуту?
Они повернулись. На сходе с эскалатора стоял майор космической пехоты Готфрид Фейхтмайер. Он был заместителем начальника Службы Безопасности и напоминал бравого вояку, сошедшего с плаката и призывающего вступать в армию. Квинтэссенция космического пехотинца.
– Спорить могу, он уже просыпается в таком виде, – буркнул Мареску себе под нос.
– В чем дело, майор? – спросил Нейдермейер.
– Нам нужна ваша помощь в арсенале. Два устройства для установки на борту.
Мареску стало нехорошо. Бабочки в его желудке надели подкованные ботинки и пустились вприсядку.
– Майор…
– Инструктаж в главной лаборатории через пятнадцать минут, джентльмены. Благодарю вас.
Нейдермейер кивнул. Майор начал спускаться по эскалатору.
– Ну? Они никогда им не воспользуются? – взорвался Мареску. – Ты болван, Пол.
– Может быть, и не воспользуются. Откуда нам знать… Может быть, какие-то полевые испытания.
– Не ври себе. Хватит. Эта проклятая бомба не нуждается ни в каких испытаниях. Я ее уже испытал. Они собираются взорвать чье-то солнце, Пол! – Губы Мареску двигались все быстрее и быстрее, голос поднялся до визга. – Не какую-нибудь звезду, Пол. Солнце, чье-то солнце. Эти проклятые мясники-фашисты собираются взорвать целую солнечную систему.
– Успокойся, Ион.
– Успокойся? Не могу! Не буду! Сколько жизней, Пол? Сколько жизней оборвется из-за хлопушек, которые мы сами дали им в руки? Они обдурили нас! Обвели нас вокруг пальца. Мы, слепые самодовольные идиоты, обманывали сами себя, заставляли себя верить, что до этого никогда не дойдет. Но мы лгали себе. Мы знали. Они всегда используют оружие, каким бы ужасным оно ни было.
Пол не отвечал. Мареску реагировал, не зная всех фактов. И говорил то, о чем думали и о чем молчали все остальные.
Для исследовательского персонала служба на Хеле была сделкой с дьяволом. Ученые продали свою свободу и талант в обмен на неограниченное финансирование любых исследований. Станция была сверхсекретной, но знания, которые на ней создавались, кардинально меняли современную науку. Здесь фонтанировали новые открытия.
Все, чего требовал флот в обмен на вложенные деньги, – это оружие, способное превратить солнце в сверхновую.
Теперь флот это оружие получил. Ученые огляделись по сторонам, обнаружили поблизости несколько дыр Хоукинга, оставшихся от Большего Взрыва, извлекли несколько мегатриллионов кварков из линейного ускорителя, опоясывающего Хел, рассортировали их, запустили на орбиты-оболочки вокруг этих мини-сингулярностей и установили эти ядра на системы доставки. Сама ракета-носитель сгорит еще в короне, но ядро проникнет в сердце звезды, кварковые оболочки схлопнутся, смешивая положительные и отрицательные частицы с освобождением невообразимой энергии, которая зажжет пожар синтеза гелия.
Флот получил оружие. Теперь, судя по всему, и цель для него.
– Что мы сделали, Пол?
– Не знаю. Ион. Помоги нам Бог, если ты прав.
Коридоры были запружены космическими пехотинцами. Мареску выругался:
– Я и не думал, что на станции столько этих мерзавцев. Они что, размножаются здесь? Где все остальные?
