– Пойдем-ка к этому люку. Необходимо проследить за порядком.
– Что ты имеешь в виду?
– Увидишь.
Я вижу. Мне приходится применять угрозу силой, как только пошла свежая вода. Кое-кто готов убить за глоток. К счастью, они слишком слабы для бунта.
– Поспокойнее! – рявкаю я на Циа. – Много выпьешь – развезет!
– Тродаал, – говорит Яневич, – возвращайтесь к рации. Они скажут, когда раздраить люк.
Мне в ноздри бьет желчная вонь. Циа вывернуло.
– Говорил я тебе…
Впрочем, Бог с ним. Послужит ему уроком.
– Раздраить люк! – кричит Тродаал. – Они подали переход.
Яневич проверяет показания с нашей стороны и начинает раздраивать люк. За ним уже толпятся несколько человек.
С той стороны нас встречают два космических пехотинца на корточках, в полном боевом обмундировании.
– Назад! – говорит один из них. – Еще не выходим!
Они вползают к нам и встают у люка.
За ними появляется медбригада – фельдшер и два санитара в белых противочумных костюмах. Что такое? Неужели мы – разносчики черной смерти?
Экипаж собирается вокруг посетителей с благоговением дикарей, начинает их трогать, бормотать что-то. Не могут поверить, что их уже спасли.
Видали когда-нибудь такое эти спасатели? Мы хуже, чем свора галерников. Сто лет не мыты. Не бриты. В заплесневелых лохмотьях. В болячках и коросте. Многие облысели.
Хорошо, что медбригада не женская. На куски бы разорвали. Эти мужчины больше не люди.
Но пройдет несколько месяцев, и на борту нового клаймера снова начнется процесс дегенерации. Однако я, слава Богу, выхожу из игры. Больше никогда. И шеф-квартирмейстера Никастро там тоже не будет…
Сержант Никастро.
– Стив! Уолдо! Где сержант?
– Никастро? – отвечает Яневич. – Он же… ну-ка, пойдем.
Мы разбредаемся в поисках. Искать недолго. Уэстхауз находит его сразу же.
– Здесь! У генераторов напряжения. Фельдшер!
Я подбегаю и вижу, что он держит руку на яремной вене Никастро.
– Фельдшер! – кричу я. – Что случилось, Уолдо?
– Не знаю. Сердце, наверное.
– Он был уверен, что не выживет, – бормочет Яневич.
Фельдшер проделывает всю процедуру реанимации. Бесполезно.
– Здесь ничего не сделать, – говорит он. – В нормальной обстановке…
– На клаймерах ничего нет нормального.
Я в таком оцепенении, что даже не чувствую горя по лучшему другу. Ничего не осталось, кроме тлеющих углей ярости.
Люди покидают отсек. Пехотинцы следят, чтобы они держались цивилизованно.
– Где Старик? – спрашивает Уэстхауз.
– Наверху, – показываю я.
– Я схожу за ним, – говорит Яневич. – Вы идите.
– А Неустрашимый где? Эй! Фред!
Кот вдруг становится для меня самой необходимой вещью во всей Вселенной.
Все уже снаружи. Теперь выбирается Ухтхауз.
– Ваша очередь, – говорит мне доктор.
– Я не могу. Мне необходимо найти…
Космопехи легко со мной справляются.
Длинная узкая труба выводит на борт спасательного судна. Я переползаю быстро.
Там уже ждет другая медбригада. Они знают, что ждут не людей, а животных. Мощная струя воды размазывает меня в лепешку. Я падаю на холодную жесткую палубу. Три раза я пытаюсь подняться на ноги и добраться до человека со шлангом.
Он не обращает внимания. Они под полной гравитацией. Мои дряблые, измученные мышцы не справляются. С отвращением я подчиняюсь неизбежному, и меня загоняют в ванну. Даже сорвать с себя шмотье не дали.
Не тронь дерьма – вонять не будет. Этому правилу они не следуют.
Вопя и брызгаясь, я переволакиваю себя в дальний конец резервуара. Всякая охота воевать пропала. Сверху спускается рука, я за нее хватаюсь. Вокруг хватают ртами воздух мои товарищи. Тродаал грозит из ванны, что всех поубивает. Медбригада его не выпускает, пока он не передумывает.
– Стоять можете? – доносится откуда-то из мутного далека голос приставленного ко мне санитара. Тут планетарная атмосфера, к тому же он в респираторе. Я утвердительно хрюкаю.
– Раздевайтесь. Сэр.
Это сплошное страдание, но я справляюсь.
– А мои вещи?
Санитар сгребает лохмотья в корзинку пластиковыми вилами.
– Получите обратно. Если захотите.
– Я имею в виду мои вещи с корабля. Они мне совершенно необходимы.
Вот это критично. Мои дневники и фотографии исчезнут, а я пальцем шевельнуть не могу.
Из трубы, по которой мы перебирались, вырывается дикий кошачий вопль. Оттуда летит оранжевая фурия. Неустрашимый не хочет покидать родной дом. Космопеху он выдает все, что может. Господи, он же взбесится, когда этот со шлангом возьмет его в работу.
Я не прав. Старина Неустрашимый слишком оглушен творящимся вокруг неслыханным безобразием. Он едва реагирует, когда я выволакиваю его из бассейна. У него даже нет сил натянуть на себя обычную маску безразличия.
Передо мной возникает рука.
– Выпейте это.
Я осушаю маленькую пластмассовую бутылочку.
– Теперь идите в душ, – указывает санитар. – Отмойтесь хорошенько, но не теряйте времени. Ваши приятели ждут. И завтрак тоже.
– Как это завтрак?
– У нас сейчас утро, сэр.
– Пойдем, Неустрашимый.
Я моюсь недолго. В бутылочке, которую мне дали осушить, было невероятной силы слабительное. В моем желудке не много того, от чего можно было бы избавиться, но он старается изо всех сил.
Завтрак оказывается ленчем. Перед тем как отправить в лазарет и покормить, нас четыре часа очищали от загрязнений. Я так оглушен, что не знаю, где нахожусь. Валюсь спать под капельницей, чувствуя себя шаманской куклой после ритуальной церемонии.
Просыпаюсь не скоро. Боль. Сила тяготения вгрызается в каждую клеточку моего тела. Однако я чувствую себя таким здоровым, каким не был долгие месяцы. Тело очищено от ядов.
Желудок от голода завязывается узлом.
Чистота! Я чистый. Есть ли что-нибудь на свете сладострастнее, чем прикосновение чистой простыни к отскобленной коже?
Санитар помогает мне сесть. Я оглядываю палату. Похоже, мы все еще на борту спасательного судна. Слева от меня Уэстхауз, справа – Яневич. Не спят, таращатся в никуда.
– Где Старик?
Вейрес, Дикерайд и Пиньяц лежат позади астрогатора. Нас уложили в порядке мелочной служебной иерархии.
