— Джон, ты поможешь мне с фаршем?
Мама стояла у стола, нарезала сельдерей и смотрела парад в соседней комнате.
— Конечно, — сказал я и поднялся.
Она протянула мне нож и две луковицы из холодильника. Нож был почти точной копией того, которым бродяга хотел убить Кроули. Я взвесил его в руке и вонзил в луковицу.
— Пора заняться подливкой, — сказала мама и вытащила индейку из духовки.
Взяла большой шприц, воткнула его в индейку и надавила на поршень.
— Я видела это вчера по телевизору, — сказала она. — Куриный бульон, соль, базилик и розмарин. Должно быть очень вкусно.
По привычке он ввела шприц ровно над ключицей индейки, куда обычно вставляла трубку насоса мертвецу. Я смотрел, как она накачивает индейку бульоном, и представлял, как жидкость заполняет тело птицы, бальзамируя его солью и приправами, придавая ему искусственное совершенство, в то время как из гузки выдавливается стекающая в землю струя крови и ужаса. Я снял сухую ломкую кожуру со второй луковицы и разрезал ее пополам.
Мама накрыла индейку фольгой и снова сунула ее в духовку.
— Ты про фарш не забыла? — спросил я.
— Фарш не готовится внутри индейки, — ответила она, роясь в буфете. — Кто так поступает, тот напрашивается на пищевое отравление.
Она вытащила маленькую стеклянную бутылочку с коричневатым порошком на донышке.
— О господи, почти ничего нет. Малыш, может, сбегаешь?
Опять «малыш».
— Ну…
— Добеги до Уотсонов и одолжи немного ванили. У Пег наверняка есть. Должен же быть на этой улице хоть один нормальный человек.
Она имела в виду дом Уотсонов. Я не позволял себе думать о Брук с того времени, когда Неблин спрашивал меня о ней, — чувствовал, что она становится моей навязчивой идеей. Я слишком много о ней думал, и мои правила потребовали, чтобы я прекратил это делать. Я хотел сказать матери, что не пойду, но тогда пришлось бы объяснить причину.
— Хорошо.
— Надень пальто. Снова снег пошел.
Я натянул куртку и спустился по лестнице в морг. Там было темно и тихо — мне нравилось, когда там такая обстановка. Нужно будет вернуться сюда позднее, если получится сделать так, чтобы у мамы не возникло подозрений. Я вышел через боковую дверь и посмотрел на дом мистера Кроули по другую сторону улицы. Снег покрыл все вокруг двухдюймовым одеялом. После снегопада все было чистым, — по крайней мере, грязь стала не видна. Белели поверхности машин, домов и крышек сточных люков. Я протопал по снегу к Уотсонам — через два дома от нашего — и позвонил.
Из-за двери донесся приглушенный крик:
— Я открою!
Потом я услышал шаги, и Брук Уотсон распахнула дверь. На ней были джинсы и свитер, светлые волосы закручены в узел и заколоты карандашом. Я избегал встреч с ней после дискотеки, когда она отошла от меня с опаской. Теперь она, увидев меня, улыбнулась:
— Привет, Джон.
— Привет. Моей матери понадобилась ваниль или что-то такое. У вас не найдется немного?
— Это как для мороженого?
— Нет, она такая коричневая — для готовки.
— Ма, — крикнула она, — у нас есть ваниль?
В прихожую, вытирая руки полотенцем, вышла мама Брук и помахала мне: заходи.
— Давай заходи — не держи его там, Брук, заморозишь до смерти, — улыбаясь, сказала она, и Брук рассмеялась.
— Тебе лучше зайти, — сказала она с улыбкой.
Я потопал ногами, стряхивая с ботинок снег, вошел внутрь, и Брук закрыла дверь.
— Брук, давай, теперь твоя очередь! — крикнул кто-то высоким голосом, и я увидел младшего братишку Брук и ее отца — они лежали на полу и играли в «Монополию».
Брук опустилась на пол, кинула кость, отсчитала свой ход и застонала. Ее младший брат Итан захихикал от радости, когда она отсчитала стопку игральных денег.
— Ну что, холодно там? — спросил отец Брук.
Он все еще был в пижаме и теплых шерстяных носках, чтобы не мерзли ноги.
— Давай, па, твоя очередь, — попросил Итан.
— Не страшно, — сказал я, вспоминая предыдущий вечер. — Хотя бы ветра нет.
И я не прячусь среди деревьев, пока мой сосед вырывает легкие у бродяги, так что и в этом смысле тоже неплохо.
Мать Брук вернулась в комнату с упаковкой ванили.
— Этого вам должно хватить, — сказала она. — Хочешь чашечку горячего шоколада?
— Я хочу! — крикнул Итан, вскочил на ноги и бросился на кухню.
— Нет, спасибо, — ответил я. — Маме это для чего-то нужно, так что я лучше побегу.
— Если понадобится что-то еще — пожалуйста, — сказала она все с той же улыбкой. — Счастливого Дня благодарения!
— Счастливого Дня благодарения, Джон! — повторила Брук.
Я открыл дверь, и она пошла проводить меня. Мне показалось, Брук хочет что-то сказать, но она наклонила голову и рассмеялась.
— Увидимся в школе, — сказала она, и я кивнул:
— Увидимся в школе.
Я спускался по ступенькам, и она помахала мне, широко улыбнувшись и сверкнув скобками на зубах. Это было так мучительно-красиво, что я заставил себя улыбнуться. Мои правила неколебимы. Так она в большей безопасности.
Поспешив домой, я запихал ваниль поглубже в карман и сжал руки в кулаки, чтобы было теплее. Все дома, когда их укутал снег, стали похожи друг на друга: белая лужайка, белая подъездная дорожка, белая крыша, углы скруглены, все очертания утратили резкость. Никто, проезжая мимо, не смог бы догадаться, что в одном доме живет счастливая семья, в другом — несчастная и неполная, а в третьем — логово демона.
Праздничный обед закончился настолько хорошо, насколько этого можно было ожидать в нашем доме. На всех каналах шли семейные фильмы или транслировались футбольные матчи, и за едой мама с Маргарет без особого любопытства поглядывали на экран. Я поставил стул так, чтобы видеть дом Кроули, и за обедом не сводил глаз с окна.
Мама без конца переключала каналы. До того как отец ушел от нас, День благодарения был футбольным днем с самого утра и до вечера, и мама каждый год негодовала по этому поводу. Теперь она, попав на футбольный матч, со злостью переключала канал, а на фильмах задерживалась, словно придавая им более высокий статус. Эти каналы не напоминали ей об отце, а потому были лучше других.
Родители никогда не ладили, но их отношения совсем испортились в последний год перед его уходом. В конце концов он переехал в квартиру на другом конце города, где прожил почти пять месяцев, пока шел бракоразводный процесс. Неделю я жил с матерью, а неделю с ним, но даже те короткие встречи, которые происходили между ними во время этих обменов, были для них невыносимы, и ближе к концу они уже останавливали свои машины на разных концах парковки у супермаркета поздно вечером, когда там было пусто, и я тащил в темноту подушку и рюкзак из одной машины в другую. Мне тогда было семь. Однажды, пройдя половину пути от машины матери, я услышал, как взревел двигатель отцовского автомобиля. Он включил фары и дал газ, выезжая на дорогу, завернул за угол и исчез под рев двигателя. С тех пор я его больше не видел. Он присылал подарки на Рождество, иногда на мой день рождения, но обратного адреса на посылках никогда не было. Он для меня все равно что умер.
