— Хм… — бормочет девчонка и идет дальше.
Как только посетители исчезли из вида, Вотан тяжело вздохнул, поплелся с повисшим хвостом обратно в свой угол, лег на пол и закрыл морду лапами. Бедняга!
Через некоторое время заведующая с посетителями опять проходит мимо нашей клетки. И что я вижу на руках у девчонки? Какую-то когтистую каракатицу! Ну как может нравиться чудовище? К тому же еще такой вот отвратительный прикроватный коврик из семейства шиншилл! Ффффу! Я считаю, что есть только один полезный вид кошек — якорь «кошка».
Намотав не знаю сколько километров от одной решетки к другой, я останавливаюсь перед своей миской и думаю о Сенте. Где она? Что с ней? Хочется что-нибудь сочинить в ее честь. Поэтому я закрываю глаза и жду вдохновения. Через несколько минут моя фантазия выдает мне следующий результат:
Моя милая далматинка,
Ты прекрасна, как картинка.
Нас связала сила страсти,
Что слаще самой классной сласти.
Вернись ко мне, моя фемина!
Меня пленил аромат твоей писанины…
— Освальд! Балда!..
Ух ты! Это же голос моего хозяина! Я открываю глаза — и испытываю острое желание укусить себя за хвост. От разочарования. Потому что никакой Надин рядом с Тимом нет! Вместо нее я вижу Свена и Изабель. Зараза! Где же эта Надин? Ведь вся эта затея была ради нее. Она должна была узнать, что никаких четырех белых пуделей здесь нет. Вот тебе и прекрасный план! Эх, жизнь-копейка…
— Ты что, совсем очумел? — ругается Тим. — Как ты умудрился устроить такое свинство в супермаркете?
Ну, это-то как раз было совсем нетрудно.
Заведующая открывает нашу клетку. Я бросаю Вотану прощальный взгляд. Он смотрит на меня с завистью. Прощай, приятель! Желаю тебе, чтобы тебя поскорее забрали отсюда. Тим налдевает мне ошейник и пристегивает поводок.
Это была твоя последняя гастроль, понял? Если ты удерешь еще раз, мы поставим будку в гараж и будем запирать ворота!
Опустив голову, я плетусь в окружении сыщиков к выходу. Тут вдруг сзади раздается бешеный лай.
— Тихо, Сента! — кричит заведующая.
Сента?!?.. Не моя ли это Сента? Я оборачиваюсь. В самом деле! Я, идиот, прошел мимо своей возлюбленной и даже не заметил ее. Пора мне заказывать очки и новый шнобель. Я вырываюсь от Тима и несусь назад, к ее клетке.
— Освальд, к ноге! — орет мой хозяин.
Сента прижимает свою морду к решетке. Я тоже. По ее глазам я узнаю, как ей тяжело. Почему мы не можем взять ее с собой? Тим хватает мой поводок и тащит меня прочь.
— Пошли, пошли, Освальд!
Никуда я не пойду! С места не тронусь! Пусть лучше меня задушат этим дурацким поводком, чем я расстанусь с Сентой. Тим тянет поводок на себя как сумасшедший. Неужели он не видит, что со мной происходит? Я заливаюсь лаем.
— Что это с ним? — удивляется Свен.
— Непонятно… — бормочет Изабель. — Мне кажется, я где-то уже видела эту Сенту. А вы?
Мой хозяин приходит в ярость.
— Давайте, хватаем все вместе!
Они поднимают меня и несут к выходу. Я бьюсь у них в руках, как полоумный, но Тим изо всех сил держит мои лапы. Мы с Сентой лаем и скулим дуэтом, как Ромео и Джульетта. Наше волнение передается другим собакам, и они поднимают такой вой, как будто где-то рядом лежит целый десяток покойников. Придурошные попугаи, конечно, тоже исправно исполняют свои арии:
— Акульи плавники. Акульи плавники.
— Бабушка пришла! Бабушка пришла!
Еще один, последний взгляд на Сенту — и сыщики поворачивают за угол.
ГЛАВА 22, траурная
Жизнь — жестокая штука, друзья мои. Я не хочу больше ни есть, ни пить. Я не хочу больше ничего обнюхивать и описывать. Я хочу к Сенте! Разлука с моей возлюбленной далматинкой разбила мне сердце. С самого возвращения из приюта вчера после обеда я неподвижно лежу в своей будке и даже не прикасаюсь к хрустелкам, которые Тим насыпал мне в миску.
Леонардо сначала изо всех сил пытался развеселить меня, но быстро понял, что это совершенно бесполезно. Теперь он так же подавлен, как и я. Он броди по саду как неприкаянный и каждые пару минут бросает мне сочувственный взгляд.
— Освальд! Ну что с тобой? Попробуй, какой вкусный пирог! А может, ты хочешь кусочек колбаски?
Даже матери Тима не по себе от моего поведения. Она сидит на корточках перед будкой и сует мне в нос колбасу. Я даже не поднимаю голову.
— Ну что случилось, Толстый? Может, ты обиделся, что мы тебя отругали за твое хулиганство в супермаркете? Мы уже давно тебя простили. Или ты дуешься на нас из-за того, что тебе приходится жить в будке? Даю тебе слово — скоро с этим будет покончено. Вот вернется из отпуска доктор Ёренсен, и мы проведет тест. Если у меня аллергия не на твою шерсть, ты опять будешь жить в доме. Ну, а если все-таки окажется, что… Тогда… тогда… э…
Может, мне тогда можно будет вернуться в приют для животных?
— Тогда мы подыщем тебе новую семью, — заканчивает мать Тима предложение.
Вот спасибо!
— Ну, Освальд! Перестань грустить, будь как прежде! Ты же всегда был такой веселый.
Да, с этим покончено. Раз и навсегда. На веки вечные.
Ласково потрепав мой загривок, мать Тима возвращается в дом. Удивительно — как ее огорчает моя депрессия. Признаться, от нее я этого не ожидал.
На нос мне садится муха. Раньше я бы ее тут же согнал. А теперь мне плевать — пусть садится хоть орангутанг.
Черт, я даже не знаю, где находится этот приют для животных! Поскольку Тиму, Свену и Изабель так и не удалось заставить меня бросить свой пост перед тюрьмой Сенты и пойти домой, отцу Тима пришлось приехать за мной на машине. А он, как назло, так петлял по городу, что я просто не успел запомнить дорогу. Как бы мне хотелось сейчас быть рядом с Сентой! Кто знает, может, у нее уже новый хозяин и она теперь живет на другом конце города. Тогда я вообще больше не увижу ее.
— Ну что, Освальд? Ты все еще горюешь?
Это Тим вернулся из школы.
— Ну чего ты дуешься как мышь на крупу?
Я закрываю глаза. Пошел ты в попу! Никогда тебе не прощу, что ты силой уволок меня из приюта. В таких делах у нас, у собак, память слоновья.
После обеда подгребают Свен, Маруша, Изабель и Дэнис. Эта длинношерстная такса усмехается, глядя на меня и топает на террасу с комиксом под мышкой. Изабель со Свеном садятся на траву перед моей будкой. Они болтают, не закрывая рта, пытаются играть со мной и даже принесли с собой разные угощения. Но я по-прежнему мертв, как плюшевый мишка.
— Ничего не понимаю! — жалуется Изабель. — Чего ему надо было от этого далматинца? Он же его даже не знает.
