Мальцева передала подруге карманную пепельницу и сама закурила.
– Ты так и не ответила про Волкова.
– А ты мне не сменила карнизы. И не вернула рамку моему постеру.
– Так что Волков?!
– Слушай, Марго, я не для того на свет родилась, чтобы в постели про покойную жену выслушивать!
– Да что ты?! – Марго даже один глаз прикрыла. Якобы дым попал…
– Это совсем другое! – отрезала Татьяна Георгиевна.
– Я могу ещё раз повторить: «Да что ты?!»
– То, что можно женщине, мужчине – нельзя!
– Да что ты?!
– Марго, я тебя сейчас тресну чем-нибудь тяжёлым по голове.
– Ну ладно, ладно… Вялотекущий роман. Волков сидит на скамейке запасных, лишь изредка выходя на поле. Пусть будет. Кстати, мне на праздники нужны цветы, профессору и главной медсестре больницы дарить.
– Это вообще-то мои цветы!
– А интерн тебе цветы дарит?
– Дарит.
– Но не такие же, как Волков?
– Не такие.
– Понятно. «Закройте рот, Маргарита Андреевна, вас это не касается!»
Мальцева промолчала.
– Ладно, поменяю я тебе карнизы, пока ты тут толчёшься, – Марго втоптала бычок в крохотную пепельницу с крышечкой и протянула её Татьяне Георгиевне.
– Оставь себе. У меня ещё есть, – она достала из сумки вторую карманную пепельницу, забавную, маленькую вещичку белого металла. Маргарита Андреевна тут же хищно цапнула её из рук подруги.
– Красивая. Серебряная?
– Да.
– И кто?
– Денисов подарил.
– Надо же! Поди, вагоны по ночам разгружает! – Марго снова добавила в тон сарказма.
– Маргарита Андреевна, меня не интересует, где он берёт деньги мне на подарки. Может быть, это вообще… пепельница его бабушки!
Подруги рассмеялись.
– Слушай, – Маргоша вернула пепельницу Мальцевой, – как бы там ни было, он ведёт себя безупречно.
– Кто «он»?
– Ну не Панин же! У Панина крыша носится то туда, то сюда. Особенно теперь, когда о том, что его сынишка оприходовал медсестричку, вся больничка гудит. А эта дура, Варя, таки попёрлась в отделение. Поговорить…
– С кем?! – удивилась Татьяна Георгиевна.
– С медсестрой. С сыном, насколько я понимаю, она могла и дома поговорить.
– Вот уж действительно… Выставила парня на посмешище перед всем колхозом. Ядовитее племени нет, чем операционные сёстры. Это же они лет сто теперь только об этом и будут говорить. Я думала Варя умнее… Представляешь, она, кстати, Варвара Андреевна, а вовсе не Варвара Степановна! Недавно только узнала, – Мальцева прыснула. – Тёзка твоя по отчеству. У вас, которые Андреевны, наверное, слишком развит материнский инстинкт. Ты со своей Светкой нянчишься, с коровой двадцатилетней, Варвара побежала со злобной медсестрой, её мальчика наверняка же соблазнившей, тёрки тереть. Зачем?
– Светка – девочка! И я с ней не ношусь. Так… Воспитываю. Люблю, мерзавку.
– Ну и Варвара… кхм… Андреевна своего мерзавца тоже любит. Упаси бог от такой любви. Так что, Катя эта ненормальная ушла от панинского сыночка?.. Не смотри на меня, ты всё равно лучше знаешь! Я с Сёмой на такие темы не разговариваю. Я с ним вообще стараюсь как можно меньше разговаривать.
– Почему ненормальная? Ушла, разумеется. А ты бы не ушла, застав своего мужика в койке с другой?
– Да не потому ненормальная, что ушла. А потому ненормальная, что жратву ему на работу потащила. Ещё одна мама вместо жены. Мужчинам не нужны мамы. Мужчинам нужны женщины!
– Ну да, ты у нас сильно большой специалист. То-то после Матвея… – Маргарита Андреевна осеклась, но ожидаемой вспышки гнева при упоминании имени покойного мужа не последовало. Татьяна Георгиевна продолжала монотонно стучать по клавишам, сверяясь с амбулаторными картами, даже забыв про тлеющую в пепельнице сигарету. – … То-то после Матвея ты никак замуж не выйдешь! Знаешь почему? Потому что мужчинам не нужны дочери. Мужчинам нужны женщины!
– Чушь! – спокойно и где-то даже весело сказала Мальцева, не отрываясь от работы. – И ты чушь городишь. И я. Просто каждой конкретной женщине нужен конкретный мужчина. А каждому конкретному мужчине – конкретная женщина. Но нас так много на планете, что мы тыкаемся, мыкаемся, маемся и очень редко встречаемся. Такой, знаешь ли, пазл на семь миллиардов фрагментов.
– Танька, а ты меня почему за упоминание Матвея не отхерачила? Не заплакала? Не разозлилась?..
– Ты знаешь… – Татьяна Георгиевна отвлеклась от работы и пристально посмотрела на подругу, как бы сама размышляя над тем, как же оно так вышло, что… – Это из-за Денисова. Он меня как-то… Как-то успокаивает, что ли? Панин всегда на дыбы становился, хотя очень старался делать лицо. А этот не старается. У этого – всё естественно получается. Я в кои-то веки выговорилась, не чувствуя ни страха, ни… Ни того, что надо мною будут смеяться, или будут меня ревновать. Наплакалась, нарыдалась, навспоминалась…
– Напилась, поди!
– Не без этого, – улыбнулась Татьяна Георгиевна. – Ты же знаешь, я трезвая к Матвею на могилу не хожу. Да и хожу-то я туда один-единственный раз в год. В день его смерти.
– Да-да, знаю… Всегда одна и всегда – поздним вечером.
– Я Денисова с собой взяла, – ровно сказала Мальцева и снова принялась стучать по клавишам, делая вид, что не замечает отвисшей нижней челюсти Марго.
– Ты взяла с собой на кладбище Денисова? – наконец отмерла та. – Нет, не так! Ты взяла с собой на могилу к Матвею тёплого живого человека? Хоть какого-то?! Таня, что случилось?!
– Ну, так… Страшно же поздним вечером на кладбище! – Татьяна Георгиевна рассмеялась, как счастливая маленькая девочка.
– Езус Мария! – ахнула Марго. – Я должна срочно устроить какие-то льготы интерну Денисову. Потому что он сотворил чудо! Он тебя вылечил! Ей богу, вылечил!
– Да какие ещё ему, к чёрту, льготы? Он добился того, чего я, заведующая, не могу добиться от нашей буфетчицы бабы Галы – любви! И беспрепятственного захода в буфет в любое время суток в любом виде. Он там свою собственную чашку из дому держит, свою тарелку и свою джезву!
– Это я знаю. Сама диву даюсь… За ним даже наша Зинаида Тимофеевна подтирать не бросается цербером.
– Да, он – очаровательный, обаятельный. И он просто прекрасный друг.
– Друг, с которым ты спишь? Интересная дружба.
– Дружба с элементами постели. Чего такого?
– Эгоистка ты, Мальцева. Страшная, махровая эгоистка! Как Волков тебе в той койке только сдуру разок заикнулся о покойной жене, так… Так сто раз себя уже наверняка проклял. А ты мальчику, в тебя по уши влюблённому, развешиваешь о покойном муже – и ничего, нормалёк! И где же тут гендерное равенство и справедливость?
