– Это она, Аркадий Петрович. И не будь я связан по рукам и ногам всяческими клятвами, приказами и прочей моралью и этикой, я бы вкатал этому несчастному существу фатальную дозу морфина, – говорил Ельский, ловко орудуя зондами и мешком Амбу. – Всё, заинтубировал. Я – ас!
– Сам себя не похвалишь, весь день как… Но ты реально ас! – уважительно констатировал Святогорский, подошедший поближе и наблюдавший за работой Ельского. Вова, если меня когда-нибудь будут оперировать, я свою носоглотку только тебе доверю. Если ты с этим справился, то ты и чёрта лысого заинтубируешь.
– Я бы вкатал, и… Но эвтаназия у нас разрешена только для кошечек и собачек, а это существо человек – и я обязан его реанимировать. И в лучшем случае, он поживёт несколько суток…
– А в худшем? – спросила операционная медсестра, молча передавая инструменты занимающимся раной акушерам-гинекологам.
– А в худшем он проживёт достаточно долго, доставляя немыслимые страдания своим родителям и невообразимые – себе. Настолько невообразимые, что к их описанию я толковый чёткий эпитет подобрать не могу. Но будем надеяться, что до худшего не дойдёт. Забираю в реанимацию, – подняв голову, отрапортовал он Мальцевой. – ИВЛ, антибиотики, всё, что маст хэв… И отличная статья получится. С красочными иллюстрациями. Раритетными практически. Настолько выраженного ихтиоза арлекина… Ладно, это лирика. Задавлю в себе пока учёного. Хотя мой внутренний врач и гуманист голосует за фатальную дозу морфина. И за то, чтобы мы все тут вместе сделали вид, что он родился мёртвым. Пожалейте родителей, бумага истории всё стерпит. – Ельский сделал вид, что тянется к чемоданчику анестезистки, та хлопнула его по руке.
– Какой ты игривый сегодня! – удивился Святогорский.
– Да… Не завидую я этим маме и папе. Увидеть, что ты сотворил такое… – анестезистка покачала головой. – И вам, Татьяна Георгиевна, не завидую. Вам же им это…
– Перитонизация! – чуть нарочитее обыкновенного сказал Денисов.
– Ой, да, извините! – опомнилась операционная медсестра.
– В 2005 году британское телевидение показывало сериал «Real Families». Редакторы рыскали по стране в поисках настоящих, реальных семей с необыкновенными историями… Так вот, в одной из серий были показаны две пары родных сестёр. Люси и Хана Бетс. И Дана и Лара Боуэн. На выполнение самых обыкновенных, рутинных, минутных для нас всех, дамы и господа, процедур у несчастных девочек уходили часы. Целыми днями они вынуждены были сидеть в ванной, удаляя роговые чешуйки и литрами нанося увлажняющий крем. Разумеется, эти меры практически не помогали. Скорость регенерации этого покрова – колоссальная. И добрые телевизионщики не показали в фильме другие подробности, не для красного словца будь сказано, леденящие душу. Мы промолчим о хронической боли, о состоянии трещин и борозд, о том, что у человека называется слизистыми, о путях введения пищи, о том, что малейшая инфекция способна вызвать септическое состояние… «Эта болезнь несовместима с жизнью! – сказал педиатр девочек, профессор Джон Харпер, – лучше бы они…» – он наверняка договорил, что лучше, но цензура британского телевидения сочла, что и без того показала и рассказала достаточно. А у британок, между тем, была куда более лёгкая форма, чем у нашего малыша.
– Тут же вроде девочка… – с некоторым сомнением сказал Мальцева.
– Девочка, – подтвердил Ельский. – Организм которой не может контролировать водный баланс в тканях, не способен удерживать температуру тела, ей грозят обезвоживание, переохлаждение и инфекции…
– Вова, блин! Вова, иди работать! – вдруг вызверилась Татьяна Георгиевна на неонатолога. – Что ты тут под руки лекции читаешь!
– Я думал, тебе интересно, – усмехнулся тот.
– Вот клинразбор подготовишь и всем расскажешь.
– Ладно, – Ельский действительно сегодня был на удивление не высокомерен и общителен. Было совершенно не ясно, отчего бы это вдруг, а главное – к чему! – В любом случае, скажи мамаше или папаше, чтобы исследовали детально четвёртую пару хромосом…
– К тебе приведу, ты и расскажешь! Всё, вали. Не стой над душой с этой своей… переноской!
– Ладно…
И Владимир Сергеевич вышел из операционной с мобильным реанимационным кувезом в руках. Суперсовременным, новомодным. Таких не было ни у кого. Экспериментальный модуль, несколько образцов которого ему предоставила американская компания, занимающаяся разработкой медицинского оборудования. Как они с Паниным их «узаконивали» в клинике – то отдельная история.
– А ещё и вытянет….М-да… – невесело подытожил Святогорский.
– Ну что?!
К Мальцевой подскочил обеспокоенный мини-олигарх. Всю операцию он прокурил, сидя в своём Гелендвагене. А ведь взрослый мужик! Умный. Раз деньги зарабатывает нехилые… Должен понимать, что ребёнка не надо ждать всю операцию! И за ребёнка отвечает другой врач. Не акушер-гинеколог, а неонатолог!
– С вашей женой всё в порядке. Операция прошла самым обыкновенным образом. Вы можете пойти к ней.
– Что с ребёнком?
– Вызовите неонатолога. Он вам всё расскажет. Я – акушер-гинеколог.
– А с вас что, корона свалится, если вы мне скажете, что с ребёнком? – глаза мини-олигарха сузились и стали излучать холодный металлический блеск.
– Не свалится, – максимально корректно и мягко, подавляя усилием воли всплывающее раздражение, ответила Мальцева. – Но я – акушер-гинеколог. Мне квалификации не хватит разъяснить вам, что с ребёнком. Он родился. Это всё, что я вам могу сказать определённо.
– Вы занимаетесь беременными бабами и их детьми, а про уже родившегося мне ничего не можете сказать? – мини-олигарх, в отличие от Татьяны Георгиевны, не слишком-то подавлял раздражение.
– Беременными. И плодами, – подчеркнула заведующая обсервацией. – Я не занимаюсь новорождёнными детьми.
Её не столько удивлял или раздражал сам вопрос. Волнующиеся папашки и всякие прочие переживающие родственники готовы набрасываться хоть на санитарок с вопросами: «Ну как там наша девочка/мальчик?!» А санитарки, увы, готовы радостно отвечать. Та же Зинаида Тимофеевна не раз подвергалась обработке «самого Панина» за то, что с профессорским видом начинала рассказывать, как всё прекрасно с очередным вновь рождённым малышом, которого она, признаться честно, и в глаза-то не видела. Потому что где родзал, а где – приём? Но рассказывала не только с профессорским видом, а ещё с убедительнейшей из интонаций: интонацией всезнайки-дилетанта. Высококлассный специалист сомневается. Дилетант – никогда. Профессионал знает только то, что он ничего не знает. И чем больше знает профессионал – тем масштабнее становится пресловутое философское «ничего». Дилетант непоколебим в своей уверенности и на всякий вопрос имеет лишь один вариант несомненно точного ответа. Доктора медицинских наук, опытного практика Аркадия Петровича Святогорского беспокоит вселенная нейронов, и он честно признается, что ни черта не смыслит в нервной системе. Санитарки, скамеечные и форумные «консилиумы», которых не беспокоит собственное невежество, охотно поставят точные диагнозы, причём – в директивной форме. А люди склонны верить не знаниям, а непоколебимой уверенности. Забывая, что непоколебимая уверенность свойственна лишь людям, признаться честно, не очень умным. Но не об этом размышляла Татьяна Георгиевна. Ей показалось странным, что мини-олигарх не торопится к любимой молодой жене. Не бежит, теряя дорогие крокодиловые тапки, куда послали – к неонатологу. А смотрит на неё, Татьяну Георгиевну, с какой-то жёсткой, мрачной обречённостью. Да какого, собственно говоря, лешего?!
