– Блин, Сёма! Только без лишнего шума, я тебя прошу! – строго сказал он старому другу и коллеге. – Меньше всего я хочу, чтобы кто-нибудь вроде профессора Денисенко сладострастно упивался жалостью ко мне. Я вкусно и красиво жил. Умирать мне будет забавно. В компании бывших жён и красивых успешных детей. Аминь.
И безусловно, очень «что-то не так» было в том, что у Светланы Борисовны Маковенко оказался… вагинизм. Так что старой девой и нервной «серой мышью» и «липкой крысой» она была не по своей вине. Совсем в детстве – ей было двенадцать лет – её попытался изнасиловать родной дядя-алкаш. Алкаш и псих. Его как раз выписали из очередной психушки. Жили они все вместе. Бабушка-дедушка, мама-папа, Светочка и дядя псих-алкаш. Никого не было дома, кроме дяди. Светочка пришла из школы, и… И хорошо, что вовремя вернулась бабушка с работы. Она с размаху треснула дядю-алкаша стоявшей в прихожей хоккейной клюшкой. И Светочка с бабушкой постановили никому и никогда не говорить о случившемся. Дядя-алкаш скоро погиб. Его сбила машина, скрывшаяся с места ДТП. А Светочка так и жила с этой страшной психоэмоциональной травмой, которую из неё таки вытрусил Аркадий Петрович Святогорский. Он Светлане Борисовне душу наизнанку вывернул – но докопался. И нашёл ей отличных специалистов в больнице на другом конце города. Святогорский и Маковенко постановили никому и никогда…
– Света! Ты что – дура?! Нет, ты дура, если ты столько лет с этим живёшь. Но Святогорский сливает всем только тайны и загадки вселенной. А «склещивание» твоей вагины – проблема, уж прости, только и только твоя! Кстати, ничего в этом постыдного нет! Сама мне тут плакала, что в медицинский чуть ли не из-за этого поступила, чтобы узнать, как лечится, и? Будь проще! «Постыдных болячек» не бывает. Есть болезни из-за любви. Есть – из-за глупости. А есть – потому что есть. Вагинизм – и вовсе не болезнь. А психологическая проблема.
На следующий день Светлана Борисовна пришла на работу с вымытой головой. И хорошо одетая. И ни с кем не кокетничала жалко-заискивающе, как это было для неё обыкновенно-характерно. И ни на кого из молодых интернов мужского пола не напускалась с поучениями а-ля директор женской гимназии. Как делала это прежде. Она хорошо выглядела. И была спокойна.
– Что это с ней? – спросила у Святогорского Маргарита Андреевна. – Неужели мужик, наконец, завёлся?
– Может, настроение хорошее? Иногда, чтобы хорошо выглядеть и быть спокойной, достаточно хорошего настроения. Чего тебе мужики везде мерещатся?! – пробурчал Аркадий Петрович. И нежно добавил, глядя на Маргошу: – Блядь ты эдакая! Ты там в Колорадо, смотри, не балуй!
– Ой, до того Колорадо ещё дожить надо! Мне ещё даже дату собеседования в посольстве не назначили! И вообще, я не знаю, на кой мне это всё…
Маргариту Андреевну главное было – вовремя переключить.
И, конечно же, что-то явно не так было в том, что Татьяна Георгиевна не могла определиться: прерывать беременность или нет? Зачат ребёнок был с интерном, на конюшне, в очередную годовщину смерти Матвея. Спьяну и в бессознательном состоянии. Да ещё и на фоне галлюцинаций. Это к доктору не ходи. С другой стороны – что делать с глюком, во время которого ей было сказано: «Оставь!» Это было про что «оставь!»? Про оставь сомненья, всяк сюда входящий? Или это было какое-то текущее, банально-бытийное «оставь!»? Если отвлечься от того, что это был самый обыкновенный глюк на фоне транзиторных коллаптоидных событий в сосудах головного мозга. А все эти дурацкие «всё» и «ничего» – тоже не более чем биохимия и нейрофизиология. А биохимия и нейрофизиология – они что? Они – всё для человека. А что тогда для человека «ничего»? Окончание срока эксплуатации биохимии и нейрофизиологии? И неужто мы призваны в мир лишь для того, чтобы создать новую биохимию с нейрофизиологией? Но мы что же тогда? Тамагочи? «Покорми меня», «погладь меня», «я покакал»… Кто мы? Кто бы и что бы мы ни были, в нас что-то явно не так.
Кадр тридцать шестой
Делёж
Не в добрый час придумала Настенька Разова историю своей шишки для Сети. Сказано же, что на земле – то и на небесах. Заказывали трешак – получите и распишитесь. И не то страшно, что Тыдыбыр действительно получил по крепкой балде, а что реальность страшнее самой, казалось бы, страшной выдумки.
Была суббота, и Анастасия Евгеньевна пошла в сетевую обитель гамбургеров, чизбургеров, пирожков с вишней, жареной картошки и куриных кусочков – рай для фастфудных обжор. Она редко позволяла себе эту радость. Не чаще раза в год. Ну, иногда чаще… Иногда – раз в месяц. И всегда делала это тайно. Потому что любимая мамочка не позволяла обожаемой доченьке лопать «макдосятину». Не столько из-за фигуры, сколько из-за маминой веры в то, что туда подсыпают синтетический «ожирин» и всякие страшные для здоровья «вещества». Настина мама была женщиной образованной. Но тем не менее открещивалась, как от чёрта, от аббревиатуры ГМО, при этом веря в целительную силу БАД’ов. А ещё они с Настенькой сидели на «похудательном чае», который ни разу не способствует похудению, а вот поносу до пекущих болей в анусе и нездоровому обезвоживанию – как с добрым утром. И обе Разовы – и старшая и младшая – были врачами. Мама – терапевтом. Настенька – и вовсе акушером-гинекологом. Так что какая уж тут поголовная грамотность масс населения, когда иные врачи… Как-то так, в общем.
Настенька присела со своим до отвала заполненным подносом невдалеке от «детского уголка», где праздновался малышовый день рождения. Она предвкушала пир, и ей было всё равно, что вокруг неё происходит. Слава богу, что вообще был свободный столик в субботу. Сейчас она налопается до состояния «умри, грусть!» – и её, конечно же, сразу настигнут муки совести. Ещё неделю она будет костерить себя последними словами и удивляться собственной безвольности. Но это всё будет потом, после. А сейчас Настенька испытывала вожделение на грани с половым. Она вдыхала запах фастфуда, как иные втягивают запах любимого человека. Все ароматы этой забегаловки, включая дух половой щётки и тяжкий духман дешёвой пищи, смешанные с ароматами, доносящимися из туалета (физиологические отправления, помноженные на ароматизированную брендовую хлорку), вставляли её ничуть не меньше, чем вставляет иных запах любимого тела, помноженный на дезодорант и одеколон, предпочитаемый любимым телом.
Настя впилась зубами в бутерброд и даже не заметила, как попутно прикусила и картонную упаковку. Как не замечают в пылу страсти порванный лифчик, вырванный локон и прикушенную до крови губу. Настя была в предпиковой фазе плотского наслаждения. Эндорфины уже пошли в кровь, и…
И тут грубая реальность отвлекла Настеньку Разову от эрзаца удовлетворения. Резко и пронзительно закричал ребёнок. Это был крик ужаса и отчаяния. Настя швырнула надкушенный бутерброд обратно на поднос и вскочила на ноги.
В детском уголке мужчина и женщина колотили другую женщину. Беременную. Кричали все дети. Но девочка-именниница, сидевшая во главе стола, кричала громче всех.
– Бабуля! Папочка!! – истошно верещала она, захлёбываясь. – Не бейте мамочку!!!
Перепуганные сотрудники сетевой забегаловки застыли, не зная, как себя вести. Дети разбегались в разные стороны, забывая прихватить свои цветастые пальтишки и пуховички. Именниница бросилась к взрослым. Вместе с ней какой-то рефлекторный импульс подбросил к дерущимся и Настеньку Разову. Наверное, потому что она увидала не драку, а избиение. Избиение беременной женщины. Мужчина – сильный молодой мужчина – уже повалил женщину с огромным животом на пол. Женщина – выглядящая как вполне приличная и обеспеченная пожилая женщина – мутузила беременную по голове, вырывая ей волосы и расцарапывая лицо. А мужик занёс ногу для удара. По животу. И хотя принято описывать подобные события, используя приёмы: «Как в замедленной съёмке…», но реальность не предполагает замедленности. Как раз наоборот – обострения восприятия и ускорения реакций. И Настенька Разова, как голкипер, от которого зависит исход матча чемпионата мира по футболу, мощно подбросила своё тело и накрыла беременную собой. Или, точнее будет сказать, тело швырнуло свою Настеньку Разову. Благо исходный фон был создан: это самое тело было нашпиговано «химией счастья», из-за которой в теле начинает плескаться эйфория, в состоянии которой тело готово к любым безумствам. В том числе – подвигу. Подвиг – это безумство. И не обязательно – храбрых.
