Деньги. Юнипер никогда в них не нуждалась, но после смерти папы осталась небольшая сумма. Она не утруждала себя подробностями о завещании и поместье — достаточно было, что Перси вне себя, Саффи обеспокоена, а сама Юнипер — невольная причина этого, — но когда Саффи упомянула о свертке настоящих денег, которые можно складывать, хранить и обменивать на вещи, и предложила найти для них укромное место, Юнипер отказалась. Сослалась на то, что хочет подержать их при себе, изучить. Саффи, милая Саффи и глазом не моргнула, приняв странную прихоть за совершенно разумную, ведь та исходила от Юнипер, которую она любила и потому не задавала вопросов.
Прибывший поезд был полон; немолодой мужчина встал и коснулся шляпы при появлении Юнипер, и девушка поняла, что он приглашает ее сесть на место, которое только что освободил. Место у окна. Какие милые люди в этом поезде! Она улыбнулась, мужчина кивнул, и она села, положив чемоданчик на колени в ожидании продолжения. «Ваша поездка действительно необходима?» — вопрошал плакат на платформе. «Да, — подумала Юнипер. — Да, необходима». Яснее, чем когда-либо прежде, она понимала: остаться в замке означает покориться судьбе, которая ее не устраивает. Судьбе, отражение которой она видела в папином взгляде, когда он брал ее за плечи и повторял, что они одно, он и она, одно и то же.
Пар кружился и клубился вдоль платформы, и она испытывала такое возбуждение, словно оседлала гигантского пыхтящего дракона, который собирался подняться в небо и отнести ее в чудесное и необычное место. Раздался пронзительный свист, от которого по рукам побежали мурашки; поезд тронулся, кренясь на подъеме. Юнипер не удержалась и рассмеялась в окно, потому что она сделала это. Она действительно это сделала.
Вскоре стекло запотело от дыхания, и безымянные, незнакомые станции, поля, деревни и леса понеслись мимо: размазанные мокрой кистью пятна нежно-зеленого и голубого с прожилками розового. Мелькающие краски порой замирали, прояснялись и складывались в картину, заключенную в оконную раму. Констебл
[49]
или иной пасторальный пейзаж, которые так любил папа. Изображения вечно неизменной сельской местности, которые он превозносил с привычной печалью, затуманивающей глаза.
Юнипер не хватало терпения на вечность. Она знала, что нет ничего вечного, есть только здесь и сейчас. Ее сердце колотилось быстрее обычного, хотя и не опасно, ведь она сидела в поезде, мчащемся в Лондон, среди шума, движения и жара.
Лондон. Юнипер едва слышно произнесла это слово, потом еще раз. Насладилась его размеренностью, двумя уравновешенными слогами, прикосновением к языку. Мягкое, но увесистое, как загадка; такие слова любовники шепчут друг другу. Юнипер мечтала о любви, мечтала о страсти, мечтала о сложностях. Она хотела жить, любить и подслушивать, выведывать секреты и то, как люди говорят друг с другом, что они чувствуют, что заставляет их смеяться, плакать и вздыхать. Люди, которые не являются Перси, Саффи, Раймондом или Юнипер Блайт.
Однажды, когда она была совсем крошкой, некий воздухоплаватель взлетел на шаре с одного из полей Майлдерхерста. Юнипер не помнила почему — то ли он был папиным другом, то ли знаменитым искателем приключений, но на лужайке устроили праздничный завтрак-пикник; собрались все, включая северных кузин, и пригласили нескольких гостей из деревни, которые хотели понаблюдать за великим событием. Шар был привязан к земле веревками, и когда вспыхнуло пламя и корзина взметнулась следом за ним, мужчины у основания канатов принялись рубить их, чтобы освободить шар. Веревки гудели от напряжения, языки пламени взлетали все выше; на мгновение все широко распахнули глаза в ожидании, казалось, неминуемой катастрофы.
Один канат перерезали раньше остальных, и все сооружение завалилось набок; огонь почти лизал оболочку шара. Юнипер взглянула на папу. Она была всего лишь ребенком, и тогда еще не знала всего ужаса его прошлого — минуло немало времени, прежде чем он взвалил бремя своих тайн на плечи младшей дочери, — но даже тогда ей было известно, что огня он боится превыше всего. С белым как мрамор лицом, полным страха, он наблюдал за происходящим. Юнипер неожиданно для себя переняла его выражение. Ей хотелось понять, каково это — обратиться в камень, поддаться панике. Как нельзя более вовремя оставшиеся канаты были перерублены, шар выправился и ринулся в небо, прямо в синюю высь.
Для Юнипер смерть папы стала первым перерубленным канатом. Она ощутила свободу, когда ее тело, ее душа, все ее существо сместилось и значительная часть невыносимого бремени свалилась с плеч. Последние канаты она перерубила сама: собрала небольшой чемоданчик с первой попавшейся одеждой, переписала адреса двух своих лондонских знакомых и дождалась дня, когда обе ее сестры были заняты настолько, что она ушла незамеченной.
Между Юнипер и домом имелся теперь всего один отрезок каната. Перерубить его было сложнее всего, ведь Перси и Саффи завязали очень аккуратный узел. И все же это было необходимо, ведь их любовь и забота держали ее в плену так же крепко, как папины ожидания. Когда Юнипер достигла Лондона и дым и суматоха вокзала Чаринг-Кросс поглотили ее, она вообразила себя сверкающей парой ножниц и наклонилась разрезать канат. Она смотрела, как он уносится прочь, мгновение медлит, точно отрезанный хвост, и исчезает вдали, мчится к замку все быстрее и быстрее.
Наконец-то свободная, она спросила, где найти почтовый ящик, и отправила домой письмо, вкратце объяснив, что сделала и почему. Оно попадет к сестрам прежде, чем те успеют слишком сильно обеспокоиться или отправить поисковые отряды. Конечно, они встревожатся; особенно испугается Саффи, но что еще Юнипер могла поделать?
Ясно было одно. Сестры никогда не отпустили бы ее без сопровождения.
Юнипер и Мередит лежали бок о бок на выгоревшей траве парка; лучики света играли в прятки с блестящими листьями над головой. Девушки поискали шезлонги, но большинство было сломано и прислонено к стволам деревьев в надежде, что кто-нибудь их починит. Юнипер не расстроилась: день был жарким и прохлада травы и земли под ней только радовала. Одну руку она положила под голову, в другой держала сигарету и медленно курила, сощурив левый глаз, разглядывая правым движение листьев на фоне неба и слушая рассказ Мередит о том, как подвигаются дела с ее рукописью.
— Ну, — отозвалась она, когда подруга закончила, — и когда ты покажешь ее мне?
— Она почти готова. Почти. Но…
— Но что?
— Я не знаю. Я так…
Повернув голову набок, Юнипер скользнула ладонью по векам, прикрывая глаза от солнца.
— Так что?
— Так нервничаю.
— Нервничаешь?
— А если тебе не понравится? — С этими словами Мередит резко села.
Юнипер последовала ее примеру, скрестив ноги.
— Это невозможно.
— Но если тебе не понравится, я никогда в жизни больше ничего не напишу.
— Послушай, цыпленок. — Юнипер притворилась суровой, нахмурила лоб и вообразила себя Перси. — Если все дело в этом, можешь перестать писать прямо сейчас.
