Воспоминание проясняется
Записывая все это, я слегка разочаровываюсь в себе. Но задним умом все крепки, и теперь, когда я знаю, что мне было что искать, легко недоумевать, отчего я не отправилась на поиски. Но я не полная идиотка. Мы с мамой встретились за чаем несколько дней спустя, и хотя я снова не решилась сообщить о своих изменившихся обстоятельствах, я все же поинтересовалась содержимым письма. Она отмахнулась: мол, так, ерунда, немногим больше, чем простой привет, а ее реакция дома была вызвана лишь удивлением. Тогда я не догадывалась, что моя мама — умелая лгунья, иначе у меня был бы повод усомниться в ее словах, продолжить расспросы или обратить особое внимание на язык ее тела. Ведь обычно этого не делаешь. Людям инстинктивно веришь, особенно тем, кого хорошо знаешь. Родным я доверяю слепо. Или доверяла.
И потому я на время забыла о замке Майлдерхерст и маминой эвакуации и даже о том странном факте, что она никогда раньше о них не упоминала. Это было довольно легко объяснить, как и большинство вещей, если хорошенько постараться. Мы с мамой неплохо ладили, но никогда не были особо близки и уж точно не вели долгие задушевные беседы о прошлом. Как, впрочем, и о настоящем. Судя по всему, ее эвакуация была приятным, но незапоминающимся опытом, и у нее не было причин делиться им со мной. Одному богу известно, как много я утаивала от нее.
Сложнее объяснить то странное сильное чувство, которое охватило меня, когда я наблюдала за ее реакцией на письмо, — необъяснимую уверенность, что существует некое важное воспоминание, которое я никак не могу ухватить. Нечто, что я видела или слышала, но забыла, трепетало в темных уголках памяти, отказываясь замереть и позволить себя разглядеть. Нечто трепетало, и я гадала, изо всех сил стараясь припомнить, не пришло ли много лет назад другое письмо, которое тоже заставило маму плакать. Однако ничего не получалось: обрывки детских впечатлений не желали принимать четкие очертания, и я решила, что, наверное, меня подводит слишком живое воображение, которое, по словам родителей, неминуемо доведет меня до беды, если я не буду осторожна.
В то время у меня были более важные заботы. А именно: где я буду жить, когда оплаченная аренда квартиры истечет. Деньги были внесены за полгода вперед — прощальный подарок Джейми, своего рода извинение, компенсация за недостойное поведение, — но к июню заканчивались. Я прочесывала газеты и витрины агентов по недвижимости в поисках квартир-студий, однако с моей скромной зарплатой найти жилье не слишком далеко от работы оказалось непросто.
Я работаю редактором в «Биллинг энд Браун бук паблишерс». Это небольшое семейное издательство здесь, в Ноттинг-Хилле; основано в конце сороковых Гербертом Биллингом и Майклом Брауном, первоначально — с целью публикации собственных пьес и стихотворений. Когда-то, полагаю, оно было вполне уважаемым, но с течением десятилетий, по мере того как более крупные издательства занимали большую долю рынка, а интерес читателей к авторской литературе падал, нам пришлось ограничиться литературой, которую мы в добродушном настроении называем жанровой, а в менее добродушном — пустой. Мистер Герберт Биллинг — мой начальник, а также наставник, защитник и лучший друг. У меня не так много друзей, по крайней мере, из плоти и крови. Я вовсе не страдаю от одиночества; просто я не из тех, кто притягивает друзей или любит находиться в толпе. Я умею обращаться со словами, но только в мыслях, и часто думаю, как чудесно было бы заводить отношения лишь на бумаге. Полагаю, в известном смысле я так и делаю, ведь у меня сотни друзей иного рода, живущих в переплетах, на бесчисленных великолепных печатных страницах, среди историй, которые каждый раз разворачиваются одинаково, но не утрачивают своей прелести, берут за руку и проводят сквозь врата в миры панического ужаса и восторженной радости. Восхитительных, верных, достойных спутников… некоторые из них — настоящий кладезь мудрых советов… однако, к сожалению, к ним нельзя попроситься пожить на месяц-другой.
Дело в том, что, несмотря на скромный опыт расставаний (Джейми мой первый настоящий парень, о будущем с которым я мечтала), я подозревала, что пришла пора обратиться за поддержкой к друзьям. Вот почему я вспомнила о Саре. Мы выросли по соседству, и наш дом стал ее вторым домом, когда ее младшие сестры и братья превратились в сущих дикарей и ей понадобилось убежище. Мне льстило, что такая штучка, как Сара, не стала воротить нос от довольно степенного пригородного дома моих родителей, и мы дружили всю среднюю школу, пока Сару в очередной раз не застукали с сигаретой за туалетами и не перевели из математического класса в колледж визажистов. Сейчас она внештатно работает в журналах и кино. Ее успех замечателен, но, к сожалению, означает, что в час нужды подруга находится в Голливуде, превращая актеров в зомби, а ее квартира сдана в поднаем австрийскому архитектору.
Я успела поволноваться, представляя в самых пикантных подробностях, какого рода жизнь мне придется вести без крыши над головой, прежде чем Герберт совершил поистине рыцарский поступок и предложил мне диван в своей маленькой квартирке под нашим офисом.
— После всего, что ты сделала для меня? — возмутился он, когда я уточнила, уверен ли он. — Ты вытащила меня с самого дна! Спасла меня.
Он преувеличивал. Он вовсе не опускался на дно, но я понимала, что он имеет в виду. Я провела в издательстве всего пару лет и как раз начала присматривать работу поинтереснее, когда мистер Браун скончался. Герберт воспринял смерть партнера так тяжело, что я просто не смогла его бросить. Казалось, у него никого не осталось, кроме пухленькой, похожей на поросенка собачки, и хотя он никогда об этом не говорил, но по характеру и глубине его горя стало ясно, что они с мистером Брауном были не просто деловыми партнерами. Он перестал есть, перестал мыться, а однажды утром до беспамятства упился джином, хотя был трезвенником.
Особого выбора у меня не было: я начала готовить ему еду, конфисковала джин, а когда финансовые дела пошли совсем плохо и я не смогла пробудить его интерес, прочесала всю округу и нашла новые заказы. Тогда мы и переключились на печать рекламных листовок для местных компаний. Герберт был так благодарен, что значительно переоценил мою мотивацию. Он начал отзываться обо мне как о своей протеже и заметно оживлялся, ведя беседы о будущем «Биллинг энд Браун»: как мы с ним перестроим компанию в честь мистера Брауна. Его глаза вновь загорелись, и я еще ненадолго отложила поиски работы.
И вот что я имею. Через восемь лет. К большому изумлению Сары. Такому творческому, умному человеку, как она, который всегда и везде ставит собственные условия, нелегко объяснить, что у остальных людей другие критерии довольства жизнью. Я работаю с людьми, которых обожаю, зарабатываю достаточно денег на пропитание (хотя на трехкомнатную квартиру в Ноттинг-Хилле все же не хватает) и целыми днями играю со словами и предложениями, помогая людям выразить свои мысли и реализовать мечты о публикации. Кроме того, у меня не самые плохие перспективы. Не далее как в прошлом году Герберт повысил меня до должности вице-председателя; и неважно, что, кроме нас с ним, никто не работает в компании полный день. Мы устроили небольшую церемонию и все, что полагается. Сьюзен, младший сотрудник на полставки, испекла фунтовый кекс
[3]
и пришла в свой выходной, так что мы втроем пили безалкогольное вино из чайных чашек.
