Когда викарий кинул на мамин гроб первую горсть земли, я снова посмотрела на холм. Джентльмен никуда не делся. Да он же следит за нами, наконец сообразила я. Тут пошел снег, и человек поднял голову, так что его лицо оказалось на виду.
Мистер Фредерик. Как же он изменился! Постарел, резко и внезапно, как жертва сказочного проклятья.
Викарий добормотал молитву, и распорядитель похорон приказал побыстрее закапывать могилу, а то погода разгуляется.
Сбоку от меня выросла тетушка.
— Вот наглец, — сказала она, и сперва я подумала, что речь идет о распорядителе или о викарии. Но когда я проследила за ее взглядом, то поняла, что тетя имела в виду мистера Фредерика. Я удивилась — как это она его узнала. Наверное, мама показала, на какой-нибудь прогулке, решила я.
— Нет, ну что за нахальство — вот так заявиться!
Тетушка покачала головой, поджала губы.
Я удивилась ее словам и хотела уточнить, что она имеет в виду, но тетя уже отошла к викарию и заворковала с ним, благодаря за прочувствованное прощание. Если она винит Хартфордов в маминых болезнях, так это нечестно. Конечно, за годы службы в доме мама действительно натрудила спину, но основные виновники — ее артрит и беременность…
И тут все мысли улетучились у меня из головы. Прямо около викария с черной шляпой в руках стоял Альфред.
Наши глаза встретились над свежей могилой, и он приветственно поднял руку.
Сперва я растерялась, а потом кивнула так резко, что щелкнули зубы.
Альфред зашагал. Ко мне. Я не спускала с него глаз, будто боялась, что он исчезнет. И вот он уже рядом.
— Как ты, Грейс?
Я снова кивнула. Как будто разучилась говорить. На самом деле слов было так много и они крутились в голове так быстро, что я никак не могла их поймать. Недели
ожидания писем, недели боли, замешательства, горя, долгие ночи, когда я лежала в темноте и пыталась найти такие слова оправдания, чтобы он понял и поверил. И вот теперь…
— Держишься? — неловко продолжал Альфред. По привычке протянул руку и тут же передумал и снова схватился за шляпу.
— Да, — наконец-то выдавила я, чувствуя, как отяжелели пальцы, которых Альфред так и не коснулся. — Спасибо, что пришел.
— Как же я мог не прийти?
— Мало ли — какие-то трудности.
— Никаких трудностей, Грейс, — вертя в руках шляпу, заверил Альфред.
Последние слова как будто повисли в воздухе. Мое имя — такое привычное и такое хрупкое на его губах. Я заставила себя посмотреть на мамину могилу, где все еще торопливо работал могильщик. Альфред проследил за моим взглядом.
— Жаль твою маму, — сказал он.
— Спасибо, Альфред, — отозвалась я.
— Труженица была — каких поискать.
— Да, — согласилась я.
— Я ведь к ней заскакивал на прошлой неделе.
— Правда?
— Принес ей немного угля — мистер Гамильтон выделил.
— Ну надо же! — с благодарностью воскликнула я.
— Ночами было холодно. Не хотелось, чтобы она мерзла.
Меня переполнило теплое чувство признательности. Ведь в глубине души я боялась, что мама умерла в том числе и от холода.
Запястье крепко сжали чьи-то пальцы. Тетя.
— Дело сделано, — провозгласила она. — Церемония вышла неплохая. Покойница бы не пожаловалась.
Вопрос был спорный, но я возражать не стала.
— Больше я все равно ничего не смогла бы для нее сделать.
Альфред внимательно смотрел на нас.
— Альфред, — представила я, — это моя тетя Ди, мамина сестра.
Тетя, прищурившись, поглядела на Альфреда — она всю жизнь всех подозревала.
— Очень приятно. — Тетя повернулась ко мне. — Пойдемте, мисс, — приказала она, поправляя шляпу и потуже завязывая шарф. — Завтра к нам зайдет квартирная хозяйка, надо, чтобы все блестело.
Я взглянула на Альфреда, проклиная стену неуверенности, которая высилась между нами.
— Думаю, — неловко начала я, — я лучше…
— Знаешь, — торопливо перебил Альфред, — я надеялся… то есть миссис Таунсенд надеялась, что, может, ты заскочишь в Ривертон на чашку чая?
Он посмотрел на тетю, которая тут же нахмурилась.
— А что ей там делать?
Альфред пожал плечами, покачался с носка на пятку и обратно и, глядя на меня, ответил тете:
— Повидаться с другими слугами. Поболтать. Как в старые добрые времена.
— Нечего ей туда ходить, — решила тетушка.
— Да, — твердо сказала я, наконец обретя дар речи. — Я с удовольствием зайду.
— Прекрасно, — с облегчением вздохнул Альфред.
— Что ж, — надулась тетя, — делай, как знаешь. Мне-то какая разница. Только не задерживайся там, — предупредила она. — Я не собираюсь отскребать дом в одиночку.
Мы с Альфредом прошли по деревне рука об руку, в воздухе танцевали снежинки, слишком легкие, чтобы падать. Сначала мы шли молча, ноги неслышно ступали по раскисшей от мокрого снега дороге. Звенели колокольчики над дверями магазинов — покупатели входили и выходили. Иногда вдалеке ворчал автомобильный мотор.
Дойдя до Бридж-роуд, мы наконец заговорили. О маме. Я вспомнила историю с пуговицей и авоськой, спектакль с Панчем и Джуди, рассказала ему, как меня чуть не сдали в приют.
Альфред слушал и кивал.
— Молодец твоя мама, вот что я скажу. Несладко ей пришлось в одиночку.
— Она напоминала мне об этом каждый день, — ответила я, быть может, более жестко, чем следовало.
— А вот отец твой — бессовестный, — сказал Альфред, когда мы миновали нашу улицу и вышли в поле. — Надо же было бросить ее одну с ребенком.
Сперва я решила, что ослышалась.
— Мой кто?
— Отец. Умыл руки, да и все.
— Что ты знаешь о моем отце? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Альфред только пожал плечами.
— Да по большому счету ничего. Молодая была, влюбилась, только не судьба им была жить вместе. Что-то там с его семьей, происхождением. Она толком ничего и не говорила.
— А когда она тебе рассказала? — голос стал тонким, как корочка снега под ногами.
— О чем?
— О нем. Об отце. — Я задрожала и покрепче закуталась в шаль.
— Когда я заходил. Она все время сидела одна, ты же в Лондоне, вот я и заглядывал время от времени, мне не трудно. Болтали о том, о сем.
— А еще что-нибудь вспоминала?
Неужто мама открыла ему тайну, которую хранила всю жизнь?
