До его письменного стола у окна было всего лишь несколько шагов. Наклонись я вперед, я бы увидел, как он сидит на террасе перед кухонной дверью и возится с камерой. Подними он глаза, он различил бы силуэт отца в окне своей комнаты.
Я схватил со стола его новенький черный «Samsung» и сдвинул крышку. Я не знал пин-кода и, если бы телефон был выключен, я бы ничего не добился, но на дисплее тут же высветилась расплывчатая фотография логотипа «Nike», скорее всего, с его собственной одежды: кроссовки или черной шапочки, которую он даже летом и даже дома натягивал почти до носа.
Я быстро пробежался по меню, практически идентичном меню в моем телефоне, тоже «Samsung», только модели полугодовой давности и уже поэтому безнадежно устаревшей. Я выбрал рубрику «мои файлы» и нажал на «видео». Быстрее, чем я ожидал, я нашел то, что искал.
Я посмотрел ролик и почувствовал, как холодею. То был холод, сравнимый с холодом от чересчур большой порции мороженого или залпом выпитой ледяной воды.
Это был холод, причиняющий боль — изнутри.
Я прокрутил ролик еще раз, а затем включил продолжение. И увидел, что там было даже больше, но насколько больше, с наскока не оценить.
— Папа?
Голос Мишела доносился снизу, я слышал, как он поднимается по лестнице. Я молниеносно задвинул крышку мобильника и положил его обратно на стол.
— Папа?
Скрыться в спальне, достать из шкафа рубашку или пиджак и усесться перед зеркалом было уже поздно. Мне оставалось лишь как можно беспечнее и убедительнее выйти из комнаты сына — так, как будто я в ней что-то искал.
Как будто я искал Мишела.
— Папа? — Он остановился на последней ступеньке и посмотрел мимо меня внутрь своей комнаты. Потом перевел взгляд на меня. Он был в найковской шапочке, на груди болтался черный айпод-нано на тесьме; на шее наушники: здесь надо отдать ему должное — его не заботил статус, он быстро заменил белые «затычки» обычными наушниками, поскольку в тех лучше звук.
Все счастливые семьи похожи друг на друга, впервые подумалось мне в тот вечер.
— Я искал… — начал я. — Я искал тебя.
Новорожденного Мишела едва выходили. Я довольно часто вспоминал синюшное, сморщенное тельце в кувезе после кесарева сечения: то, что он еще жил, было подарком судьбы, тоже счастьем.
— Я заклеивал велосипедную камеру, — сказал он. — Слушай, ты не знаешь, у нас ниппели нигде не завалялись?
— Ниппели, — повторил я.
Я не из тех, кто сам заделывает велосипедные камеры, меня на пушечный выстрел к ним нельзя подпускать. И все же мой сын вопреки здравому смыслу надеялся, что существует другая версия его отца, осведомленного о том, где лежат ниппели.
— А что ты тут делаешь? — вдруг спросил он. — Ты сказал, что искал меня. Зачем?
Я посмотрел в его ясные глаза под черной шапочкой, его честные глаза, составляющие, как я всегда полагал, важную часть нашего счастья.
— Просто так, — сказал я. — Потому что нигде не мог тебя найти.
4
Их, разумеется, еще не было.
Чтобы не слишком распространяться о местонахождении ресторана, скажу лишь, что со стороны улицы его загораживают деревья. Мы опаздывали на полчаса и, шествуя ко входу по гравийной дорожке, с обеих сторон освещенной электрическими факелами, обсуждали вероятность хоть разочек прийти позже Ломанов.
— Спорим? — предложил я.
— Зачем? — сказала Клэр. — Их все равно еще нет.
Девушка в черной майке и черном фартуке до лодыжек приняла у нас пальто. Другая девушка в таком же черном облачении изучала книгу заказов, возлежавшую на пюпитре.
Я видел, как она притворяется, будто не знает фамилии Ломан. К тому же притворялась она весьма неестественно.
— Господин Ломан, говорите? — Она подняла бровь и даже не потрудилась скрыть своего разочарования в том, что перед ней стоит не сам Серж Ломан, а абсолютно неизвестная ей парочка.
Я мог бы помочь ей, подсказав, что Серж Ломан вот-вот подъедет, но я этого не сделал.
Пюпитр с книгой заказов заливала светом сверху небольшая медная лампочка в стиле ар-деко, только что не то вошедшего, не то вышедшего из моды. Волосы девушки, такие же черные, как майка и фартук, были собраны в строгий тугой хвост, словно того требовал дизайн ресторана. Девушка, забиравшая у нас пальто, носила точно такой же хвост. Может, тут это своего рода гигиеническое требование, подобно обязательным маскам в операционных. Ресторан гордился тем, что пользовался лишь «органической» продукцией. В меню еще значились блюда из мяса, но только тех животных, у которых была «хорошая жизнь».
Поверх черного хвоста я сумел окинуть беглым взглядом интерьер ресторана, по крайней мере первые два-три столика, которые были отсюда видны. Слева от входа располагалась открытая кухня. Судя по всему, именно в данный момент там что-то фламбировали в сопровождении неизбежного фейерверка из языков пламени и сизого дыма.
Мне захотелось домой; отвращение от мысли о предстоящем вечере стало почти физическим — тошнота, вспотевшие ладони и зарождающаяся головная боль с левой стороны, — однако недостаточным для того, чтобы упасть в обморок или потерять сознание.
Я представил себе, как отреагировали бы девушки в черных фартуках, если бы кто-то из гостей, еще не миновав пюпитра, рухнул бы наземь. Они попытались бы незаметно оттащить меня в гардероб, в любом случае с глаз других посетителей. Скорее всего, меня усадили бы на табуретку за верхней одеждой. Любезно, но решительно предложили бы вызвать мне такси. Которое увезло бы меня отсюда! Прочь! Как было бы замечательно — кардинально изменить ход вечера, оставив Сержа вариться в собственном соку!
Я прокручивал в голове разные сценарии. Мы могли бы вернуться в кафе и заказать там порцию «еды для обычных людей»: свиные ребрышки с жареным картофелем за 11,50, что наверняка не составило бы и десятой доли той суммы, которую мы потратим здесь на человека.
Другим вариантом было возвращение домой: по дороге мы зашли бы в видеотеку и взяли напрокат фильм, который посмотрели бы потом на нашей двуспальной кровати; бокал вина, крекеры, несколько кусочков сыра (придется еще забежать в ночной магазин) — и идеальный вечер нам гарантирован.
Я бы пошел на жертву, мысленно пообещал я себе, и позволил бы Клэр самой выбрать фильм, пусть даже костюмированную драму. «Гордость и предубеждение», «Комната с видом», «Убийство в Восточном экспрессе» или что-то в этом духе.
Да, можно сказаться больным и пойти домой. Но вместо этого я изрек:
— Серж Ломан, столик с видом на сад.
Девушка оторвалась от изучения книги заказов и уставилась на меня.
— Но вы же не Ломан, — констатировала она не моргнув глазом.
В тот момент я проклял все: ресторан, девушек в черных фартуках, заведомо испорченный вечер, но больше всего в тот момент я ненавидел Сержа и этот ужин, на котором он настаивал громче всех и на который не удосужился явиться вовремя. Пунктуальность была не в его стиле; в провинциальных городках его всегда ждали избиратели — занятого Сержа Ломана постоянно что-то задерживало, затянувшееся совещание в другом городе, например; а сейчас он стоял в пробке, хотя ни разу в жизни не сидел за рулем; нет, вести машину было пустой тратой времени для столь талантливого человека, как Серж, — ее вел шофер, а Серж посвящал свои драгоценные минуты ознакомлению с важными документами.
