Она рассмеялась:
— Вначале, возможно, именно это. Но сейчас, уверяю тебя, для меня он — это просто он.
— А могу я спросить, сильно ли вы привязаны друг к другу? — спросил отец.
— Мы об этом не говорили.
— Тогда, возможно, тебе стоит поговорить об этом со мной, Пиджин? Ты собираешься за него замуж?
— Не думаю, что в его планы входит женитьба.
— А в твои планы входит замужество?
— Зачем ты говоришь со мной так, будто мне двенадцать лет? — спросила она.
— Потому что в части отношений с мужчинами тебе скорее двенадцать, чем сорок. Послушай, Саймон Экслер — очень интересный актер и, возможно, очень привлекательный мужчина. Но у него за плечами один груз лет, а у тебя — совсем иной. Он прожил одну жизнь, с триумфальными взлетами и катастрофическими падениями, а ты — другую. И поскольку эти его падения сильно меня заботят, я не стану говорить о них с твоей небрежной легкостью. Я также не скажу, что не намерен на тебя давить. Именно это я и намерен делать.
Так он и поступил. В отличие от матери, которая в конце концов отправилась с дочерью по магазинам, отец взял за правило звонить ей каждый вечер во время ужина и продолжать разговор, начатый за ланчем в Нью-Йорке, в том же ключе. И редко эта беседа отца с дочерью длилась меньше часа.
В тот вечер, когда она виделась с отцом в Нью-Йорке, Экслер сказал ей уже в постели:
— Хочу, чтобы ты знала, Пиджин: я просто ошарашен поведением твоих родителей. Интересно, на какое место в нашей с тобой жизни они претендуют? Мне кажется, на слишком большое, что, учитывая все обстоятельства, просто абсурдно. С другой стороны, я признаю, что, какого бы возраста ни достиг человек, в его отношениях с родителями всегда много таинственного, и тут возможны любые сюрпризы. Поэтому позволь предложить: если ты хочешь, чтобы я полетел в Мичиган и поговорил с твоим отцом, я полечу в Мичиган и выслушаю все, что он скажет, и когда он объяснит мне, почему выступает против наших отношений, я даже не стану с ним спорить, я приму его сторону. Скажу, что его беспокойство мне вполне понятно, что я готов согласиться: на первый взгляд ситуация ничего хорошего не обещает, и есть, разумеется, некоторый риск. Но факт остается фактом: мы с его дочерью неравнодушны друг к другу. А то обстоятельство, что мы с ним и с Кэрол дружили, когда были молоды и подвизались в Нью-Йорке, не имеет сейчас никакого значения. Это единственное, что я скажу в свою защиту, Пиджин. Если ты действительно хочешь, чтобы я поехал и встретился с ним. Тебе решать. Если хочешь, я сделаю это на следующей неделе. А хочешь — завтра.
— Вполне достаточно того, что с ним встретилась я, — ответила она. — Не стоит тебе ввязываться. И вообще, не надо на этом застревать. Ты и без того дал понять, что дело зашло слишком далеко.
— Не уверен, что ты права, — возразил он. — Разъяренному отцу лучше встретиться со мной, чем злиться, не имея объекта, на который он мог бы выплеснуть свою ярость.
— Но мой отец вовсе не разъярен, ярость вообще не в его характере, и я не думаю, что надо провоцировать сцену, когда она даже и не назревает.
«Назревает, еще как назревает! — подумал он. — Эти мещане, твои родители, так просто не уймутся». Но сказал лишь:
— Ладно, я только предложил. В конце концов, это твое дело.
Но так ли это было? Разве не следовало ему пресечь вмешательство ее родителей, приняв их вызов, вместо того чтобы пассивно предоставить всему идти своим чередом? Он должен был вместе с ней поехать в Нью-Йорк на встречу с отцом — настоять на своем присутствии и приструнить Эйсу. Несмотря на все заверения Пиджин, он не мог отделаться от мысли, что Эйса разъярен и лучше встретиться с ним, а не прятаться от него. Все дело в том, что он звезда? Разумеется, именно так должен рассуждать Эйса, никогда не получавший больших ролей. «Да, он будет считать, — думал Экслер, — что моя слава лишила его единственной дочери, актерская слава, которой сам Эйса никогда бы не снискал».
Только в середине следующей недели у него дошли руки до пятничного номера окружной газеты, и на первой странице он обнаружил статью про убийство, случившееся в благополучном пригороде в двадцати пяти милях отсюда. Мужчину за сорок, преуспевающего пластического хирурга, застрелила из охотничьего ружья его жена, с которой он проживал раздельно. Эта самая жена была не кто иная, как Сибил ван Бюрен.
К тому времени Сибил разошлась с мужем. Она приехала на машине к его дому с другого конца города и, как только он открыл дверь, дважды выстрелила ему в грудь. Он умер мгновенно. Бросив орудие убийства на пороге, женщина вернулась в машину и сидела там, пока не приехала полиция и не отвезла ее в участок для составления протокола. Утром перед уходом из дома она договорилась с няней, что та пробудет с двумя ее детьми весь день.
Экслер немедленно позвонил Пиджин и все ей рассказал.
— А ты тогда поверил, что она на это способна? — спросила Пиджин.
— Она-то? Такая слабая и беспомощная? Нет, ни за что. Мотив был серьезный — растление ее ребенка. Но чтобы она решилась на убийство! Она спрашивала, не соглашусь ли я его убить, говорила: «Мне нужен кто-то, кто убьет этого порочного человека».
— Жуткая история, — отозвалась Пиджин.
— Такая хрупкая женщина, словно скроенная по непрочным детским лекалам. Никому и в голову не придет, что от нее может исходить какая-то угроза.
— Ее не признают виновной, — рассудила Пиджин.
— Может, не признают, а может, и признают. Если решат, что имело место временное помешательство, это избавит ее от наказания. Но что с ней будет дальше? И что станет с ее дочерью? Даже если жизнь девочки не искалечил навсегда отчим, то теперь уж точно искалечила мать. А у них ведь еще и сын.
— Хочешь, я приеду сегодня вечером? Что-то мне не нравится твой голос.
— Нет-нет, — ответил он, — я в полном порядке. Просто никогда раньше не был знаком с человеком, совершившим убийство не на сцене.
— Я приеду, — решительно заявила Пиджин.
И она приехала, и после ужина, в гостиной, Экслер повторил ей подробно все, что говорила ему Сибил ван Бюрен в больнице. Он нашел ее письмо, то самое, которое она прислала ему на адрес офиса Джерри, и дал его прочесть Пиджин.
— Муж утверждал, что невиновен, — заметил Экслер, — что она психически больна, невменяема.
— Она действительно невменяема?
— Мне так не показалось. Видно было, что она страдает. Но я склонен был верить тому, что она рассказывала.
Целый день он перечитывал заметку, снова и снова смотрел на фотографию Сибил в газете — студийный портрет, на котором она была молодая и хорошенькая и походила не на замужнюю женщину за тридцать и уж точно не на Клитемнестру, а скорее на старшеклассницу из школьной группы поддержки, которая еще ничего в жизни не видела.
На следующий день Экслер позвонил в справочную и легко получил номер телефона ван Бюренов. Позвонил. Ответила женщина, оказавшаяся сестрой Сибил. Он прочитал ей по телефону письмо. Договорились, что он снимет с письма копию, а оригинал вышлет ей для передачи адвокату Сибил.
