Краткая история болезни: человек живет в большой коммуналке. Бегает без штанов, а с наступлением эрекции забегает в первую попавшуюся открытую комнату, дрочит, эякулирует в телевизор, в самое интересное, после чего на этот телевизор ставит антенну и убегает.
Так что, куда ни кинь, а все ему клин, вышла ему дальняя дорога в казенный дом. Сдали его на лечение.
Он объясняет:
– Я общаюсь и осеменяю космос через антенны.
Провел на принудительном лечении 2 года. И начал выписываться. Весь такой вроде бы ничего, с элементами самокритики. Доктор перед выпиской искренне интересуется:
– Ну, вы больше не будете такого делать?
Мстительная пауза.
– Такого не буду. Надо искать другие пути общения с Космосом.
Выскочка
Рассказ писателя Клубкова про приемный покой.
Крики из конца в конец:
– Иваныч! Психиатрам нужен тонометр!
– Да где же я тебе возьму тонометр?
– А ты у терапевтов спроси, у них есть!
– Откужа у терапевтов тонометр?
– Я точно знаю, у Петровича есть!
– У него что, личный? Ну, дают!
Деинституционализация
Под этим официальным названием разумеется все дальнейшее.
Вот кладут бабулю в сумасшедший дом, а она пишет бумагу-отказ. И – не положить! Прав таких нет! Без бредового согласия! Эта гебистская практика сажать и освобождать диссидентов нам здорово испортила жизнь.
Потому что вот же они, ходят и ездят в троллейбусах. Иные не отказываются, но их все равно выписывают, потому что хватит лежать. Каши не хватает. И терпения. И оборота койки в году.
На днях в такого рода троллейбусе катила бабуся, глядя в окно безадресно и приговаривая тоже безадресно:
– Я-то этого парня хорошо знаю, его никто не знает, а я хорошо знаю. Прямо нечистый как прилип, так и не отцепится. Лицевой счет за электроэнергию пусть лично мне в руки приносят, а не присылают откуда-то. Что за баба такая взялась? Откуда она? Она-то у меня тряпки и ворует, Димка глупый был, но теперь поумнел, надо бы ему этими тряпками всю рожу…
Бесы скучнее, чем принято думать.
Доктор Шапкин
Бывают доктора!
Доктор Шапкин любил крепко выразиться, но по делу.
Устроил однажды разнос моей матушке, не поленился приехать в ее роддом: мол, их же анестезиолог, из маменькиной больницы ушедший, оказывается, запоем пьет! И устроился к Шапкину! Пьянь такая!
А маменька и не знала. Ушел анестезиолог, и ушел – куда, зачем, почему? Уволился – так и Господь с ним.
Доктор Шапкин был хирург-нефролог.
Переносил больных сам, на руках.
Не доверял их никому.
Если места в палате не было, нес к себе, в ординаторскую.
Мою двоюродную бабку спас. Оставил ей рабочим кусочек почки, этого было достаточно. Хотя пророчил ей скорую гибель, бабушка пережила Шапкина на десять лет.
Во время операции он вдруг закричал: «Ой, как болит голова» – и умер.
Операционное поле
Вот история, которую я просто обязан был расказать, однако нигде не нашел в архивах. Неужели забыл?
Приехали на вызов обычный доктор и молоденький фельдшер. Скорее, не просто молоденький, а немного дебил. Неотложная помощь.
И нужно, естественно, сделать больному животворящий укол.
Тот, больной уже лежит, приготовился: штаны спущены, Восточное и Западное полушария мирно сосуществуют.
Доктор, не оборачиваясь от бумаг, командует:
– Два куба дибазола!
Послушный фельдшер радостно:
– А в которую колоть? Справа или слева?
– Между! – не сдержался тот.
Дисциплина – прежде всего. Раздался глухой, прицельный удар.
Апгрейд
Чем таким авторитетным, весомым располагает доктор-невропатолог?
Ни скальпеля, ни трубки-удавки, ни зеркальца во лбу, ни прибора какого.
Один лишь молоточек.
Профессору еще полагается камертон, так на то он и профессор. Простому доктору, особенно при профессоре, ходить с камертоном нельзя.
Вот и облизывает этот доктор свой молоточек, тешится с ним, усовершенствует, меняет, устраивает апгрейд. Потому что молоточки бывают разные. Есть обычные – палка да резиновая колотушка; есть и посложнее: со встроенными иголочками и кисточками, которые вывинчиваются – для проверки разной чувствительности.
Один доктор очень хотел именно такой продвинутый молоточек. Задаром, конечно. А тесть у него работал в зоне, с уголовниками. Ну, и говорит: какие проблемы? Сделают тебе молоточек. Задаром. Пара листов нембутала – не деньги. Только чертеж нужен.
Начертили чертеж.
Чертеж умельцы видели, но не очень поняли, зачем он вообще нужен. Выбрали опцию по умолчанию. Изделие получилось добротное. Во-первых, молоточек был очень тяжелый. Им можно было по-настоящему убить до смерти. Во-вторых, само собой разумеется, у него была очень красивая рукоятка, фирменная, наборная. Ну, и наконец – иголка. Мастера сочли иголку предметом непрестижным. И встроили в молоточек нож.
Термист
Это человек особенных качеств и наглухо скованных душевных движений. Нет, не так: ЭТОТ человек был особенных качеств и наглухо запертых душевных движений.
Термисты – сотрудники ожогового центра.
Я не стану описывать условия и специфику работы. Это лишнее. Больные, бывает, лежат там годами. В стерильных камерах, на импортных песочных матрацах, подлаживающихся под формы тела, а когда начинаются перевязки и пересадки лоскутов… нет, достаточно.
По задумке, мы, студенты пятого курса, должны были побывать в ожоговом центре и посмотреть, как там идут дела.
Дела шли заведенным путем.
Нас встретил куратор: человек, о котором ходили легенды: во-первых, без содержания; во-вторых, сам он своими действиями не подавал к ним никакого повода.
Просто-напросто он был высок, худ, с волчьим лицом и повадками. Огромные редкие зубы, клешнеобразные лапы, абсолютная неспособность к улыбке. Голос покойного генерала Лебедя. Стиль общения – тот же. Что понятно: человек подневольный, военный, благо дело было в Военно-медицинской академии. Фантомас мог запросто и нервно топтаться в углу, прикуривая сигарету от предыдущей.
Он нисколько не истязал нас, не спрашивал, не гонял. Всем поставил зачет. Скупо и дозированно информировал, многое показывал. Мне стало понятно, что термистом я не стану никогда, хотя и так было ясно.
