Эбби сложила руки и надулась, — похоже, ей нечего было возразить, и это злило ее еще больше.
— То есть ты признаешь, что ты кобель. И по-твоему, раз женщина с тобой переспала, ее потом можно вышвырнуть, как ненужную вещь?
— По-моему, я ее не обманывал. Она совершеннолетняя, и у нас все произошло по обоюдному согласию. Если хочешь знать, ей это было надо даже больше, чем мне. И теперь ты разговариваешь со мной так, будто я совершил какое-то преступление.
— Ты ее не обманывал? Но когда ты выгнал ее, она почему-то была слегка удивлена!
— Женщины вечно оправдывают свои поступки тем, что сами себе навыдумывали. Не знаю, чего там она хотела, но мне она ни о каких «отношениях» не говорила, а я не обещал ей ничего, кроме секса.
— Ты свинья.
Я равнодушно пожал плечами:
— Меня еще и похлеще называли.
На самом деле я почувствовал себя так, будто мне под ноготь всадили целое бревно. Я знал, что Эбби сказала правду, но от этого было не легче.
Она еще раз с содроганием посмотрела на диван:
— Надо полагать, я сплю здесь, в кресле?
— Почему?
— Потому что туда я точно не лягу! Бог знает что там можно подцепить.
Я поднял ее сумку с полу:
— Ты не будешь спать ни на диване, ни в кресле. Ляжешь на мою кровать.
— Наверняка это рассадник заразы еще похуже, чем диван.
— Нет. Там я сплю один.
Она закатила глаза:
— Ну конечно!
— Я серьезно. Сексом я занимаюсь на диване, а в спальню никого не пускаю.
— А чем я такая особенная, что для меня ты решил сделать исключение?
Я чуть было ей не признался. Слова вертелись на языке, но я себе-то не решался их сказать, не то что ей. В глубине души знал, что я кусок дерьма и она заслуживает большего. Она действительно была особенная. Поэтому мне, с одной стороны, хотелось взять ее в охапку и отнести в постель, а с другой стороны, я не мог себе этого позволить. Эбби казалась мне моей противоположностью: снаружи она невинна, но глубоко внутри у нее какая-то болячка. В ней, Голубке, было нечто очень нужное мне. И хоть я не знал, как это назвать, я старался засунуть свои дурные привычки подальше. Иначе все бы пропало. Я видел: Эбби может быть снисходительной к людям, но ее терпимость имеет определенные границы, которых лучше не переступать.
Ничего такого я говорить не стал. Мне пришел в голову более удачный ответ, и я, усмехнувшись, сказал:
— Ты разве планировала сегодня заняться со мной сексом?
— Нет!
— Вот этим-то ты и отличаешься от других. А теперь оторви свою сердитую задницу от кресла: душ к твоим услугам. Потом займемся биологией.
Она вспыхнула, но сделала, как я сказал. Чуть-чуть не задев меня плечом, быстро прошла в ванную и захлопнула за собой дверь. Водопроводные трубы подняли тоскливый вой.
Вещей Эбби взяла немного: только самое необходимое. Я нашел у нее в сумке шорты, футболку и двое белых трусов. Вытащил их и, рассмотрев, закопал поглубже. Трусы были самые обыкновенные, белые с сиреневыми полосками. Значит, она не собиралась раздеваться передо мной. Даже подразнить не собиралась. Это немного разочаровывало, и в то же время теперь Эбби нравилась мне еще больше. Интересно, а есть ли у нее вообще открытые трусики?
Может, она девственница? Я рассмеялся: девственница в колледже — в наши дни это неслыханно.
Еще я нашел в сумке тюбик зубной пасты, щетку и баночку с каким-то кремом для лица. Взяв все это и прихватив чистое полотенце из бельевого шкафчика, я направился в ванную. Постучал. Эбби не ответила. Тогда я просто вошел: во-первых, она за шторкой, а во-вторых, у нее нет ничего такого, чего бы я не видел.
— Мерик?
— Нет, это я.
— Какого черта? Уходи! — взвизгнула Эбби.
Я хохотнул, обрадованный этой инфантильной реакцией, и положил умывальные принадлежности возле раковины:
— Ты забыла полотенце, и я тебе его принес. А еще одежду, щетку, пасту и какой-то сомнительный крем, который нашел у тебя в сумке.
— Ты рылся в моих вещах? — Ее голос подскочил на целую октаву.
Я чуть не подавился смехом: надо же, до чего эта скромница переполошилась! А я ведь, как гостеприимный хозяин, только принес ей ее барахлишко! Можно подумать, я мог найти у нее в сумке что-нибудь интересное. Интересного там не больше, чем в портфеле училки воскресной школы.
Я выдавил немного пасты из Голубкиного тюбика на свою щетку и включил кран. Эбби сначала странно притихла, а потом из-за шторки показались ее глаза и лоб. Я чувствовал, как она взглядом прожигает мне дыру на затылке, но делал вид, что ничего не замечаю.
Непонятно, почему она так распсиховалась. Я, наоборот, стал какой-то подозрительно спокойный. Никогда не думал, что подобные бытовые картинки будут меня умилять.
— Уходи, Трэвис! — прорычала она.
— Не могу же я лечь, не почистив зубы!
— Если ты подойдешь к этой шторке ближе чем на два дюйма, я выколю тебе глаза, пока ты спишь!
— Не бойся, Голубка, я не буду подглядывать.
При этом я не без некоторого удовольствия представил себе, как она склоняется надо мной — пусть даже и с ножом. Но лучше бы, конечно, она склонилась надо мной без ножа.
Я почистил зубы и, довольный, направился в спальню. Через несколько минут трубы затихли, но Эбби все никак не выходила. Я снова подошел к двери ванной и нетерпеливо заглянул внутрь:
— Давай быстрее, Голубка, а то я тут состарюсь!
Я не ожидал, что вид Эбби после душа произведет на меня большое впечатление: она ведь уже щеголяла передо мной ненакрашенная. Но сейчас кожа у нее порозовела и как будто светилась, а длинные мокрые волосы были зачесаны назад и блестели. Я невольно замер. Эбби с размаху запустила в меня расческой. Я пригнул голову, потом захлопнул дверь и, усмехаясь, вернулся в комнату.
Через какое-то время я услышал, как маленькие ножки зашлепали по коридору в направлении моей спальни. От этого звука сердце у меня забилось сильнее.
— Спокойной ночи, Эбби! — прокричала Мерик из комнаты Шепа.
— Спокойной ночи, Америка.
Ха-ха! Не знаю, как насчет всей Америки, но мне, благодаря подружке моего двоюродного братца, теперь вряд ли удастся спокойно поспать. Казалось, я подсел на какой-то наркотик: хочется все больше и больше, не можешь остановиться. Правда, зависимость от наркотика возникает после того, как его попробуешь, а к Эбби я даже не прикасался. Я просто старался быть рядом с ней, и от этого мне становилось хорошо. Больше надеяться было не на что.
Голубка тихонько стукнула в дверь, и я очнулся:
— Заходи. И можно не стучать.
