— Ладно. — Я захлопнул дверь.
Эбби долго не выходила из ванной: прихорашивалась перед вечеринкой в «Сигме Тау». Я сначала тупо пялился в телевизор, потом решил одеться, пока Голубка не оккупировала спальню.
В шкафу висела выглаженная белая рубашка. Я надел ее и, стоя перед зеркалом, несколько минут воевал, как идиот, с пуговками на манжетах. Потом плюнул и закатал рукава. Решил, что это больше соответствует моему стилю. Вернулся в гостиную и снова плюхнулся на диван. Вскоре хлопнула дверь ванной. Босые ноги Эбби зашлепали по полу.
Стрелки на часах как будто уснули, а по телевизору смотреть было нечего. Ни репортаж об отважных спасателях, ни бесконечная реклама какого-то чудо-измельчителя меня не заинтересовали. Я скучал и в то же время нервничал. Так себе сочетание!
Когда мое терпение кончилось, я постучал в дверь спальни.
— Заходи, — отозвалась Эбби.
Она еще не успела обуться: туфельки на каблуках стояли перед ней на полу. Голубка всегда была прекрасна, но сегодня она как будто сошла с обложки журнала из тех, которые выставляют в супермаркете возле кассы. Каждый волосок был на своем месте. Каждый сантиметр увлажненной лосьоном кожи светился безукоризненным матовым блеском. От такой красоты я остолбенел. Замер посреди комнаты, как будто меня оглушили.
— Вау! — наконец-то произнес я.
Эбби улыбнулась, оглядев свое платье, и ее лукавая улыбочка помогла мне очнуться.
— Выглядишь потрясающе, — сказал я, не отрывая от нее глаз.
Голубка наклонилась, чтобы надеть туфли. В этот момент обтягивающая черная ткань подобралась вверх, еще на полдюйма приоткрыв ноги. Выпрямившись, Эбби окинула меня быстрым оценивающим взглядом:
— Ты тоже ничего.
Я засунул руки в карманы, с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать какую-нибудь глупость. Например, что если бы до сих пор я не был влюблен в Эбби, то наверняка влюбился бы в нее сейчас. Я оттопырил локоть, и она взялась за него, позволяя мне препроводить ее в гостиную.
— Паркер охренеет, когда тебя увидит, — сказала Америка.
Вообще-то, Мерик была неплохой девчонкой, но тому, кто попал к ней в немилость, умела здорово портить кровь. Пока мы шли к «чарджеру» Шепа, я еле подавлял желание поставить ей подножку, а потом всю дорогу сидел, стиснув зубы.
Как только Шепли открыл дверцу машины на стоянке возле «Сигмы Тау», по ушам ударила идиотская музыка. Парочки обнимались и целовались. Первокурсники суетились, пытаясь минимизировать ущерб, который гости наносили дворику. Девицы из женского общества гуськом шагали по газону, слегка подпрыгивая, чтобы каблуки не застревали в траве.
Мы с Шепом пошли вперед, Америка и Эбби — за нами. Я пнул валявшийся на полу красный пластиковый стакан (обязательный атрибут студенческих попоек) и придержал дверь. Мой жест опять остался без внимания.
На кухонной столешнице стоял кег с пивом. Я взял два бокала, наполнил их и один подал Эбби.
— Не бери напитки ни у кого, кроме меня и Шепли, — предупредил я, наклоняясь к самому ее уху. — А то могут что-нибудь подмешать.
Она закатила глаза:
— Никто мне ничего не подмешает, Трэвис.
Очевидно, Голубка плохо знала моих «братьев». О некоторых из них рассказывали очень интересные вещи, хотя и без имен, что, наверное, было даже хорошо: если бы я узнал, кто эти уроды, выбил бы из них, к чертовой матери, все дерьмо и даже глазом бы не моргнул.
— Просто пей только то, что даю тебе я, ладно, Голубка? Ты ведь не в Канзасе.
— Ты первый, от кого я слышу такие страшилки, — отрезала Эбби, одним махом опрокинув полбокала. Да уж, пила она — будь здоров!
Мы стояли в холле возле лестницы, пытаясь делать вид, будто все в порядке. Кое-кто из «братишек» останавливался, чтобы со мной поболтать. «Сестрички» тоже подкатывали, но я их сразу же отшивал, надеясь, что Эбби это оценит. Но она не оценила.
— Потанцуем? — спросил я, беря ее за руку.
— Нет, спасибо. — Неудивительно, что после прошлой ночи она не хотела со мной танцевать. Мне еще повезло: разговаривать не отказывалась — и на том спасибо. Ее изящные тонкие пальчики тронули мое плечо. — Я просто устала, Трэв.
Я накрыл Голубкину руку своей, хотел опять попросить извинения, сказать, как я ненавижу себя за то, что натворил, но она смотрела уже не на меня, а на кого-то, кто стоял сзади.
— А вот и Эбби! Привет!
У меня волосы встали дыбом. Это был Паркер Хейс. Голубкины глаза загорелись, и она быстро убрала руку.
— Мы здесь уже с час.
— Выглядишь просто великолепно! — прокричал он.
Я смерил его не слишком приветливым взглядом, но он был так занят Эбби, что не обратил на это внимания.
— Спасибо! — улыбнулась она.
Я заметил, что ее улыбка способна парализовывать не одного меня, и, не желая уподобляться Паркеру, попытался взять себя в руки.
Паркер кивнул в сторону гостиной и тоже улыбнулся:
— Потанцуем?
— Да нет, наверное. Я устала.
Слабое облегчение немного утихомирило мою злость: дело не во мне, она действительно не хочет танцевать из-за усталости. Но через секунду злоба снова усилилась. Голубка устала, потому что полночи слушала фиг знает чьи крики и еще полночи спала, скорчившись в кресле. А тут Хейс: возник перед ней, как рыцарь в сверкающих доспехах. Это он умеет. Крысятина.
Наконец Паркер заметил мою гримасу.
— Я думал, ты не придешь, — сказал он встревоженно.
— Передумал, — буркнул я.
Ужасно хотелось двинуть ему в челюсть, да жалко было многолетнего труда ортодонтов.
— Вижу, — ответил Хейс и перевел взгляд на Эбби. — Может, прогуляемся?
Она кивнула, а я почувствовал себя так, будто кто-то со всей дури вмазал по мне кулаком. Я смотрел, как Голубка поднимается по лестнице следом за Паркером. На площадке второго этажа он остановился, чтобы взять ее руку. Потом они добрались до верха, и Паркер открыл балконную дверь.
Когда Эбби исчезла, я изо всех сил зажмурился, чтобы подавить крик, который поднимался в голове. Все во мне вопило: «Иди и верни ее». Я вцепился в перила, удерживая себя на месте.
— Бесишься? — спросила Америка, чокаясь со мной своим красным стаканом.
Я вытаращил глаза:
— Нет. С чего ты взяла?
Она скривила рожицу:
— Только не ври мне! Где Эбби?
— Наверху. С Паркером.
— Ах вот оно что!
— Как это понимать?
Америка пожала плечами. Она приехала на вечеринку всего с час назад, но в глазах у нее уже появился знакомый блеск.
— Ревнуешь?
