— А я летал по палате, как тряпичная кукла.
— Я знаю, — говорит Тини и улыбается.
— Ладно, но откуда ты узнала, что Освальд не тронет тебя? — спрашиваю я.
— Я не заходила в палату, — говорит Тини. — Я осталась стоять на пороге.
— Не понимаю.
— Ты рассказывал нам, что в первый раз Освальд заметил тебя, когда ты следил за ним в коридоре. Как раз возле его палаты. Там он тебя не тронул. А потом он тебя увидел уже в палате. Я подумала, что, может, если я останусь на пороге, он не станет на меня нападать. И потом, я же девочка. И фея. Только последние вонючки нападают на девочек.
— Тебя придумали очень умной, — говорю я.
Тини снова улыбается.
— Сколько ты живешь? — спрашиваю я.
— Почти три года.
— Для таких, как мы, это много.
— Ну, по сравнению с тобой совсем немного.
— Все равно много. Тебе повезло.
Мы сворачиваем за угол и проходим мимо человека в кресле-каталке. Он говорит сам с собой. Я оглядываюсь кругом в надежде увидеть воображаемого друга, но никого не замечаю. Потом я оборачиваюсь, чтобы проверить, как там Освальд. Он идет, вернее, прокладывает себе дорогу в трех шагах у нас за спиной. Я снова поворачиваюсь к Тини.
— Как у тебя получилось уговорить Освальда помочь мне? — шепотом спрашиваю я. — Ты только попросила, и он сразу согласился.
— Я сделала то, что всегда делает мама Обри, когда хочет заставить ее что-нибудь сделать.
— Обри — это твой друг? — спрашиваю я.
— Да. У нее что-то не так с головой, врачи должны это исправить. Потому она сейчас в больнице.
— Так что же делает ее мама, когда хочет заставить Обри что-нибудь сделать? — спрашиваю я.
— Когда мама хочет, чтобы Обри сделала домашнее задание или почистила зубы, она не говорит Обри сделать это. Она делает так, чтобы казалось, будто это Обри так хочет. Будто это Обри приняла решение. Например, что не есть брокколи плохо.
— И все? — спрашиваю я. — Это все, что ты сделала?
Я пытаюсь вспомнить, что Тини говорила Освальду, но все произошло так быстро.
— С Освальдом было просто, потому что не помочь тебе в самом деле неправильно. Еще неправильнее, чем не есть брокколи или не чистить зубы. А еще я задавала ему вопросы. Я старалась показать ему, что он мне небезразличен. Потому что я подумала, что он, наверное, очень одинок. Во взрослой больнице не очень-то много воображаемых друзей. Так?
— Тебя и правда придумали очень умной, — говорю я.
Тини снова улыбается. В первый раз после того, как исчезла Грэм, я думаю, что встретил воображаемого друга, который может стать и моим другом.
Мы подходим к лифтам, и я поворачиваюсь к Освальду:
— Ты хочешь поехать в лифте или спуститься по лестнице?
— Я никогда не ездил в лифтах.
— Значит, ты хочешь пойти по лестнице? — спрашиваю я.
— Мне не нравятся лестницы, — говорит он и смотрит себе под ноги.
— Хорошо. Тогда мы поедем в лифте. Это забавно.
Мы стоим возле лифтов и ждем, когда кто-нибудь подойдет и вызовет лифт. Можно, конечно, попросить Освальда, я же видел, что он может трогать вещи в реальном мире, но я решаю, что лучше этого не делать. Освальд сказал, что это ему тяжело, так что не стоит заставлять его делать работу, которую может сделать кто-то другой. Он и так нервничает.
Ждать приходится недолго. Появляется человек в белом халате, который толкает перед собой кресло-каталку, где сидит другой человек. Человек в халате нажимает кнопку со стрелкой вниз. Когда двери лифта открываются, мы с Тини и Освальдом входим внутрь следом за ними.
— Никогда раньше не ездил в лифтах, — снова говорит Освальд.
— Это здорово, — говорю я. — Тебе понравится.
Но видно, что Освальд все равно нервничает. Тини тоже.
Человек в белом халате нажимает кнопку с цифрой «три», и лифт двигается с места. Глаза у Освальда становятся шире. Руки сжались в кулаки.
— Они выйдут на третьем этаже. Мы тоже. Оттуда спустимся по лестнице, — говорю я.
— Ладно, — говорит Освальд, кажется, с облегчением.
Я хочу сказать ему, что поездка с третьего этажа до первого займет всего пять секунд, но потом решаю, что будет лучше его не напрягать. Лестницы ему не нравятся, но лифты, похоже, он терпеть не может.
Кажется, Тини тоже.
Двери лифта плавно открываются, и мы следом за человеком с креслом-каталкой выходим в коридор.
— Лестница за углом, — говорю я.
Тут я замечаю на стене напротив лифтов табличку. На этой табличке между указателями в туалеты и в место с названием «Радиация» было вот что:
← ПАЛАТА ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ
Я останавливаюсь.
Секунду смотрю на табличку.
— В чем дело? — спрашивает Тини.
— Вы не могли бы с Освальдом подождать меня здесь одну минутку?
— Зачем?
— Я хочу кое-кого проведать, — говорю я. — Вроде друга. Я думаю, что она в конце этого коридора.
Тини внимательно смотрит на меня. Ее глаза сощурились. Мне кажется, будто она пытается увидеть меня насквозь.
— Хорошо, — наконец говорит Тини. — Мы подождем. Да, Освальд?
— Ладно, — говорит Освальд.
Я сворачиваю налево и иду по указателям, как делал в детской больнице. После двух длинных коридоров и одного поворота я оказываюсь перед двойными дверями, которые точь-в-точь похожи на двери в палату «Ай-си-ю» в детской больнице. На табличке на дверях написано: «Отделение интенсивной терапии».
Я прохожу сквозь эти двери и оказываюсь в большой комнате. Вдоль стен комнаты свисают занавески. Какие-то занавески задернуты, какие-то открыты. Здесь есть длинная стойка, столы и много больничных машинок в центре комнаты. А еще здесь много докторов. Они заходят за занавески и выходят обратно, печатают на компьютерах, говорят по телефону и друг с другом, пишут что-то на прикрепленных к планшетам листках бумаги. И у всех обеспокоенный вид.
Вообще-то, у врачей всегда обеспокоенный вид, но у этих особенно обеспокоенный.
Я начинаю с занавески, которая ближе всех ко мне. Она задернута. Я проползаю под ней. На кровати за занавеской лежит старая женщина. У нее седые волосы и много морщинок вокруг глаз. Провод и трубки от приборов прикреплены к ее рукам, а под нос подведена тонкая пластиковая трубка. Женщина спит.
Я иду к следующей занавеске, потом к следующей. Если занавеска задернута, я проползаю под ней. Некоторые кровати стоят пустые, на некоторых лежат люди. Взрослые. В основном мужчины. За двумя занавесками вообще нет кроватей.
