Марк несся по проспекту Мира на немыслимой скорости, пролетая на желтый свет и не боясь гаишников, которые могли оштрафовать его или даже отобрать права: он тоже пил шампанское. Правда, совсем немного — полбокала. Остальное, то есть почти целую бутылку, выпила она, дура несчастная. При том, что за весь день проглотила три черешни, две клубнички, да и в ресторане почти ничего не ела, чтобы не нарушать диету. Зато выкурила за компанию с Марком две сигареты «Кент» из фирменной белой пачки. Наверное, сигареты ее и доконали…
От болотца тянуло ночной свежестью, запахом травы, леса. Сирень отцвела, но листья еще сохранили тот особенный аромат, который отделяет весну от настоящего лета. На лавочке их первого свидания, откинув голову назад, Люся жадно ловила ртом кристально чистый воздух и никак не могла надышаться. Неугомонный Марк, обнаружив, что качели оборваны, придумал себе другое развлечение: исчезая в темноте, он возвращался на цыпочках с пригоршнями воды из колонки, подносил к губам жалкой пьянчужки, а потом ледяными влажными ладонями вытирал ей лоб и щеки.
— Хватит, я больше не хочу! — умоляла она.
— Надо, Федя, надо! — иронизируя, настаивал он.
Вообще, Марк как-то очень спокойно, словно ничего особенного не случилось, отнесся к ее совершенно неприличному состоянию. Как будто с его знакомыми девушками бывало еще и не такое. Мысль об этом и успокаивала, и огорчала.
Вскоре — спасибо Марку с его беготней к колонке и обратно — от головокружения и подкатывавшей к горлу тошноты не осталось и следа.
— Мар, извини, мне пора. Меня мама ждет. Волнуется. Уже двенадцать часов. Прости, пожалуйста, но я побегу.
— Ага, по кочкам, по кочкам, в ямку — бух! Садись в машину. Это приказ! Как истинный джентльмен, я не могу позволить своей даме проснуться под кустом.
Плавно покачиваясь, машина плыла по шлаку, прорезая светом фар коридор в туманной июньской ночи.
— Мама! — невольно вырвалось у Люси.
Этого она и боялась: посреди дороги, загородившись рукавом от слепящего света «жигулей», стояла Нюша — в платке, галошах и фартуке поверх байкового халата и вязаной кофты.
— Твоя мама? — поразился Марк.
— Да… Пожалуйста, не выходи из машины! Я очень тебя прошу!
Ни слова не говоря, Нюша схватила ее за руку и потащила домой. Как какую-нибудь козу. И Марк все видел. Ох, как же она сейчас ненавидела мать! Со злостью толкнув ее локтем в бок, так что та охнула, Люся вырвалась и, рыдая, бросилась домой. Заперлась в Шуркиной комнате на крючок и проплакала полночи, проклиная Нюшу, которая родила ее неизвестно от кого, неизвестно зачем и обрекла на бесчисленные страдания и унижения.
Глава девятая
С той ночи началась у них с матерью война. Жестокая и беспощадная. Когда каждое лыко в строку. Прежде составлявшая с Люсей единое целое, как ласковая зверушка со своим детенышем, мать превратилась для нее во врага номер один, в ненавистную тюремщицу. Они злились и ссорились, плакали каждая в своем углу и за всеми этими разборками не заметили, как однажды их любовь вылетела в гневно распахнутую дверь: «Иди, куды хошь!»
Но случилось это позже, уже осенью. После горючих Люсиных слез на раскаленном от солнца перроне, отчаянных, будто они расстаются не на два месяца гастролей, а навсегда, поцелуев Марка, обещаний писать каждый день. После его долгожданного письма, где он впервые признался в своих чувствах и умолял приехать, совсем позабыв о том, что, при его же помощи опубликовав две маленькие заметки в «Говорит и показывает Москва», Люся как раз в эти дни должна была сдавать экзамены на журфак. После Прибалтики, куда она, ни минуты не раздумывая, улетела к нему, взяв двухнедельный отпуск за свой счет и обманув Нюшу. Впрочем, к тому времени она не очень-то и церемонилась с матерью. Сказала сухо, кидая вещи в новенький чемодан:
— Еду в командировку, — и всё.
— А институт-то как же, Люсинк? — всплеснула та руками.
— Это мое дело.
Если бы Нюша тогда проявила мудрость, терпение, а главное, если бы на собственном опыте знала, что такое первая любовь, то, конечно же, нашла бы нужные слова, сумела отговорить, убедить. Но в том-то и беда, что Нюша была просто не в состоянии понять, как в восемнадцать лет можно потерять рассудок от любви. Считала — распущенность это. Хотела посадить на цепь, да не вышло…
А жаль! — хмыкнула Люся, включила настольную лампу и достала из ящика тайную папку с пожелтевшей хроникой любви. Давненько не перечитывала она эпистолярное наследие артиста М.С. Крылова! Лет десять, а то и больше.
Поначалу письма Марка были нежно хранимыми свидетельствами его любви, тешившими тщеславие, затем, очень надолго, превратились в материал для обвинения легкомысленного артиста во всех грехах, прежде всего в диком эгоизме, в нежелании жертвовать своими интересами. Правда, взрослеющим умом она уже начинала понимать, что мужские жертвы, принесенные на алтарь любви, — фантазии из области литературы. Возможно, в зрелом возрасте мужикам и свойственны благородные порывы, но в молодости, когда кровь бурлит, как вода в электрическом чайнике, башка у них отключается. Захотелось, чтобы любимая девушка была рядом, он и написал: приезжай немедленно!
Быть объективной не получилось, помнится, и десять с лишним лет назад. В душе вновь закипели злость и обида и охватило неистовое желание разорвать эти проклятые фотографии и письма на мелкие кусочки и предать огню. Но что-то удержало. Может быть, мысль о том, что тем самым она навсегда лишит себя возможности на старости лет, нацепив на морщинистый нос очки с толстыми стеклами, удостовериться в том, что бабушку Люсю в юности страстно любил прекрасный принц?
Как бы то ни было, а письмишки сохранились, и сейчас предстояло их «новое прочтение» — без эмоций и пока еще, слава богу, без морщинистого носа и маразматических слюней. Так что, глядишь, и удастся отыскать в синих шариковых строчках их истинный смысл и понять, врал ли сегодня Марк Спиридонович, когда, чокаясь с дочерью за ужином в «тесном семейном кругу», устроенным этой чертовой Лялькой, вдохновенно произнес:
— Ты не представляешь, Лялечка, как мы с твоей мамой были безумно влюблены друг в друга! — а потом, обернувшись к Зинаиде, интимно добавил: — Призна́юсь вам, с Людмилой Сергеевной связаны лучшие годы моей жизни.
Зинаида в очередной раз вспыхнула под пудрой и потупилась.
Обхохочешься с ними, честное слово! Затащившаяся от супергалантного и импозантного Марка Спиридоновича сватья вспыхивала, будто гимназистка, весь вечер, а почуявший запах легкой добычи донжуан не жалел красок, чтобы покорить сердце этой старой дуры. Нашел себе развлеченьице! После ужина, взяв курицу под локоток, матерый ловелас повел ее на лужайку, иллюминированную в честь дорогого гостя, где был накрыт стол для чаепития под звездным августовским небом. Здесь известный продюсер начал услаждать Зинаидин слух поэзией Серебряного века:
Август — астры, Август — звезды, Август — грозди Винограда, и рябины Ржавой — август… Месяц поздних поцелуев, Поздних роз и молний поздних! Ливней звездных — Август!..
