На лице его играл отблеск от десятков свечей. Он встал, и длинная черная тень, заструившись по стене, качнулась в моем направлении. Мне стало так стремно, что пипец. Язык во рту сделался огромным и сухим.
– Ну, я тоже сто раз мочил кого-нибудь на сцене, – промямлил я, стараясь рассмеяться. – Так-так-так – вырывает Глостеру второй глаз.
– Я не про сцену, – ответил он. – И не в метафорическом смысле. Я в самом деле убил однажды человека вот этими руками.
Он показал мне свои ладони. Они наплывали на меня и дрожали в плавящемся воздухе. Тошнота поднялась к горлу, я испугался, что сейчас блевану прямо на здешний мягкий ковер.
– Убил человека, который любил меня, – колотился в моей башке его вкрадчивый голос. – Я каждую ночь слышу глухой стук, с которым его голова ударилась о деревянный пол. Я вижу его глаза в тот миг, когда ударил его. Темные, любящие, страдающие. Ему было невыносимо больно услышать то, что я сказал. Он протянул ко мне руки, а я ударил его. Он пошатнулся и упал. Я ударил его, я убил его. Я! Понимаешь, это я его убил…
Голос Вацлава давно уже завывал у меня в голове, то удаляясь, то приближаясь. Перед глазами потемнело. Я встал с дивана, сделал пару нетвердых шагов вперед, пробормотал:
– Вац, я…
Темный потолок надвинулся на меня, змеящиеся узоры на стенах подступили к глазам, и я свалился на ковер, в черноту, и отрубился наконец.
Прочухался я в такси. Какой-то мужик – кажется, он представился агентом Ваца – сунул мне под нос нашатырь. Меня передернуло от этой несусветной гадости, но в башке прояснилось. Машина затормозила перед моим домом. Над городом висело уже серое отходняковое утро. Я кое-как распрощался с доставившим меня домой Джоном и вошел в подъезд.
Кэт накинулась на меня прямо у дверей квартиры, заорала:
– Где ты был?! Я все ночь глаз не сомкнула… Посмотри на меня! Посмотри, подонок!
У меня, блин, ваще сил не было ей отвечать. Она взяла мою голову в ладони, развернула к себе и ахнула:
– Ты… ты опять что-то употреблял! Я вижу!
– Кэт, отвали, а? – пробормотал я. – Со своей паранойей. Дай мне проспаться.
– Ты посмотри на себя! У тебя же зрачки в точку, – голосила она. – Скотина! Я столько нервов и времени потратила, таская тебя по врачам, а ты…
Она замолотила кулаками по моей груди. Я вяло уворачивался.
– Кэт, Кэт… – бормотал я. – Ну не надо. Ну перестань!..
– Слушай, мне это все надоело! – заорал я наконец. – Ты достала меня своей жертвенностью. Она у меня вот где сидит. – Я стукнул ребром ладони по горлу. – Я ничего тебе не должен, поняла? Мой единственный долг – перед искусством и перед собой. И нечего вешать на меня свои разочарования. Ты задолбала меня – старая, тупая, вечно рыдающая. Ты маниплу… манипулируешь моим чувством вины, поняла?
Она отступила и прошептала:
– Ты был с Вацем, так? Это он тебе все это внушил.
– Че ты придумала опять, а? С чего ты это взяла?
– С того! С того, что он и мне говорил то же самое. Про то, что я бессмысленно гублю свою жизнь, оставаясь рядом с тобой. Что, если ты окончательно сторчишься и сопьешься, это будет твой выбор. Что мне надо наплевать на условности и долг и стать свободной.
– Ну че ты врешь, – скривился я. – Нарочно, да, несешь чушь собачью, чтобы восстановить меня против Ваца? Вац мой друг, так и запомни. Он стоит сотни таких, как ты!
– Да что ты говоришь? – Лицо ее дрожало в истерике, но она умудрилась растянуть рот в улыбке. – А спал с твоей женой он, значит, тоже по-дружески?
– Ну, Кэт, я бы не стал принимать во внимание то, что было сто лет назад, – хохотнул я.
– На прошлой неделе! – торжествующе выкрикнула она. – Я была у него в «Национале» на прошлой неделе! И у нас все было, все, чего у меня с тобой не было уже черт знает сколько месяцев. Потому что ты свой член давно пробухал, импотент сраный! Понял? Вот так!
Меня аж подбросило. Понятно, Кэт давно уже перестала меня интересовать, но все-таки она моя жена, верная, тихая, терпеливая, скромная. Значит, вот она как? Раздвинула ноги перед знаменитостью. Забыла все свои обещания и клятвы. А еще смеет укорять меня, что всю жизнь была мне верна!
– Сука! – заорал я. – Ты – мерзкая, лживая сука!
– А ты? Ты – кто? – ответила она.
Я набросился на нее с кулаками, повалил на пол. Она отбивалась, яростно хрипя. Дважды ухитрилась садануть меня по яйцам.
– Я никогда тебя не любила, никогда! – вопила она, вцепляясь ногтями мне в рожу. – Мне было просто жалко тебя, хотелось о ком-то заботиться, чувствовать себя нужной. Но теперь я в себе разобралась – спасибо Вацлаву. И мне надоело быть жертвой. Я еще не старуха, я смогу начать новую жизнь, без тебя, без твоих вечных пьянок и баб, без твоего мерзкого кота. Проваливай! Проваливай из моей квартиры! Ну!
Она изо всех сил отпихнула меня и вскочила на ноги. Я лежал мордой в пол и чувствовал себя так паршиво, как никогда в жизни. Может, это отходняк так действовал, не знаю. Но на измену меня пробило капитально. И стало так страшно, охренительно страшно. Наверно, так бывает с детьми, которые выпендриваются перед родителями: «Не люблю вас! Уйду из дома!» – а перед ними вдруг распахивают дверь и говорят: «Уходи!» Я понимал, что Кэт сейчас вышвырнет меня и мне некуда будет пойти.
Я встал на четвереньки, подполз к ней и ухватился за ее ногу.
– Катька! – заныл я. – Катька, ну подожди. Ну как я без тебя буду, Катька! Ведь ты – единственное, что у меня есть. Ну, пускай не было между нами любви, но ведь мы не чужие друг другу люди. Мы же восемнадцать лет прожили вместе. Катюха, ну прости ты меня, дурака.
И она опустилась на пол рядом со мной и заревела в голос. А я хватался за нее, целовал огрубевшие ладони.
– Что с нами происходит, Катька? – причитал я.
И она подвывала:
– Я не знаю, не знаю. Это он, Вацлав. Он разрушает все, к чему прикасается. Зачем он вернулся? Зачем опять влез в нашу жизнь? Мне так страшно, Владик, так больно!
– А давай уедем? – предложил я. – Ну серьезно, у тебя же есть там какие-то накопления, ты откладывала, я знаю. Давай пошлем все на хрен и уедем куда-нибудь в тепло, на море?
– Премьера через неделю, – замотала головой она. – Мы не можем, Владик, не можем. Господи, что же нам делать?
Так мы и сидели на полу, вцепившись друг в друга, как два инвалида, вернувшихся с войны, на пороге своего разбомбленного, сгоревшего дома.
6. Ада
Ника сидела на кухне и с брезгливым выражением лица ковыряла вилкой в тарелке.
– Люся опять приготовила какое-то дерьмо, – капризно бросила она, не удостаивая меня взглядом.
Люся – моя домработница. Она заботится о порядке в моей квартире и о том, чтобы мы с Вероникой не умерли с голоду. Вообще, я умею готовить. Просто не люблю и жалею тратить на кулинарию свое время. На самом деле я умею все. Я знаю, как прокормить маленького ребенка на стипендию, как поменять колесо у машины, как починить сорванный кран, как перевязать рану, полученную в драке. Я все могу в случае необходимости. Но не люблю. К счастью, я достигла такого социального уровня, что могу перепоручить труд, который не доставляет мне удовольствия, профессионалам.
