Выражение на морде Синдж было весьма кислым.
– Что там еще? – заворчал я. Утренний свет, игравший на занавесках моей комнаты, прямо-таки вопил, что о полдне не могло быть и речи. Фактически, судя по всему, был еще рассвет – время, когда лишь бешеные собаки и полные психи вылезают на улицу в поисках раннего червячка.
– Посыльный принес письмо от полковника Блока.
Из-под груды одеял выкарабкался котенок, потянулся, спрыгнул на пол и горделиво зашагал прочь из комнаты. Белинда промычала нечто нечленораздельное, но ясно говорившее: «Оставьте меня в покое!» и зарылась поглубже в одеяла.
– Я должен расписаться за него, или что?
– Нет. Это просто письмо.
Тогда зачем будить меня сейчас?
– Тогда зачем будить меня сейчас?
– Я подумала, что ты захочешь знать.
– А-а, вот оно что!
Уязвленная до глубины души, Синдж двинулась прочь. Меня это не заботило. До полудня нет места ни вежливости, ни состраданию.
Мне было наплевать, но заснуть снова я уже не мог.
Когда Белинда принялась ворчать на то, что я верчусь и дергаюсь, и угрожать мне переходом к любительскому сексу, совесть взяла верх, и я выбрался из кровати.
Я похлебал черного чая, густого от меда. Не помогло – окружающие предметы по-прежнему виделись мне в двойном количестве. Если бы не пять незабываемых лет, проведенных в Королевской морской пехоте, я заподозрил бы, что двоением в глазах природа мстит всем идиотам, которые верят, что разумное поведение включает в себя вставание на рассвете в обстоятельствах, не приближающихся к апокалиптическим.
Синдж суетилась, хлопоча по хозяйству, так что на долю Дина оставалось еще меньше настоящей работы, которой он расплачивался за стол и крышу над головой. Она была нарочито оживленной и веселой, и даже ее соучастник по заговору убрал подальше ножи для разделки мяса.
– По утрам ты просто ужасен, – заявила Синдж.
– Угу, – прохрипел я, прикладывая максимум самообладания.
– Это все, что ты можешь из себя выжать?
– Я мог бы сказать «жри дерьмо и подавись», но ты бы обиделась. Я слишком тебя уважаю для этого. Итак, как насчет того, чтобы нам собраться всем вместе и посмотреть, что это за жизненно важное коммюнике?
Дин и Синдж усадили меня в моем кабинете, снабдив горячим черным чаем, печеньем и медом. Я принялся за дело – более или менее решительно. Со значительным перекосом в сторону «менее».
– Что там написано?
Синдж попыталась сама прочесть записку, но писец полковника Блока нацарапал ее скорописью. Таких вещей она читать еще не умела. Она быстро учится, но вряд ли когда-либо будет преподавать карентийскую литературу. (Последняя в основном состоит из саг и эпических поэм, населенных омерзительнейшими персонажами, которых поэты превозносят за их гадкое поведение. А также из театральных пьес, которые сейчас в моде, но выглядят сплошным идиотизмом, если их читать, а не смотреть на сцене.)
– Тут говорится, что жрец храма Эас и Айгори, что в Квартале Грез, – выходец из Йимбера. Здесь говорится также, что Стража не будет разочарована в своем старом приятеле Гаррете, если его любознательность побудит его нанести визит вышеозначенному Биттегурну Бриттигарну, чьи соображения по поводу парней в зеленых панталонах могут представлять интерес для обеих сторон.
– То есть они сомневаются, что жрец станет разговаривать с ними, но у них нет убедительного повода, чтобы его арестовать.
– Что-то вроде того.
– Гаррет, ты только подумай, каким бы стал наш мир, если бы все были такими же заботливыми, как Дин!
– Он был бы по колено в лицемерии и к тому же стоял бы вверх тормашками.
– И все равно, это не значит, что Дин не лучше, чем большинство других людей.
– Аминь, девочка. Только прошу, хотя бы ты не становись уличным проповедником!
– Чем больше я становлюсь личностью, тем больше меня расстраивает, как люди относятся друг к другу из-за того, что они разные.
– Я не собираюсь начинать спорить.
– Ты еще недостаточно проснулся?
– Нет, просто иначе мне придется вести спор ради спора и утверждать, что незнакомец означает опасность. Чего, кстати, никто не станет отрицать – у каждого из нас так или иначе случаются в жизни неприятные ситуации.
– Очень хорошо, мистер Гаррет, – проговорил Дин от двери кабинета. – Ей-богу, безупречное рассуждение!
– Но мы не можем себе этого позволить.
– Сэр?
– Того, ради чего ты пытаешься меня умаслить… Кстати, послушайте, я не хочу, чтобы сегодня кто-нибудь из вас выходил на улицу.
Я услышал, как Белинда наверху начала шевелиться. Дин и Синдж выглядели озадаченными.
– Покойник, – объяснил я. – За последнюю пару дней у нас было несколько посетителей, причем такого рода, которые обращают внимание на разные вещи. Они могли отметить тот факт, что в настоящий момент он не услаждает нас песнями и плясками. А когда люди думают, что он дрыхнет, они, как правило, начинают наглеть.
Дин онемел. Это был худший из его кошмаров – он ненавидит Покойника. Однако мы не можем обойтись без защиты логхира. На нас имеют зуб слишком многие.
– Было бы полезно, если бы вы двое приложили максимум усилий, чтобы разбудить его, пока я буду скитаться там снаружи – одинокий, побитый временем светлый рыцарь, удерживающий хрупкую баррикаду между твердыней чести и бездной хаоса.
Позади Дина появилась Белинда.
– С утречком, Гаррет! В тебе не могло бы быть больше дерьма, даже если бы его заколачивали в тебя кувалдой.
Дин направился в кухню. Через мгновение он вернулся, таща с собой все, что могло понадобиться Белинде, чтобы усмирить похмелье и подготовиться к новому славному дню, полному преступлений и коррупции. Белинда провозгласила:
– Что бы там ни говорил Гаррет, а он настоящий мужчина! Он уже храпел, когда я не успела еще снять туфли.
Дин был доволен – несмотря на то, что уже слышал это прежде от меня. Но здесь была большая разница: мое заявление ровным счетом ничего не значило. Он предпочитал не верить мне, если этого можно было хоть как-то избежать.
– А что я должен был с тобой делать? – спросил я. – Кроме того что выгнать тебя отсюда, пока до Тинни не дошли слухи?
Такую возможность она еще не рассматривала. Но ее это явно не очень беспокоило.
– Кстати, позаботься об этом, Дин, – сказал я. – Постарайся избежать представления по поводу тысячелетнего юбилея города, когда будешь выпускать ее из дому.
Старик кинул на меня хмурый взгляд, говоривший, что я все же поддел его – на этот раз. И ему это не понравилось.
