– Куда?
– К себе поеду, возиться с мышами, а что еще прикажешь
делать? Как сказал некто Иванов, сделать мы ничего не сможем. И он тоже…
Он встал и вышел вялой походочкой, ничего в нем не осталось
от прежнего президента – ухаря и любителя поспорить о будущем – каким оно
будет, каким будем мы и скоро ли. Я остался один.
Посидел немного и тоже ушел. Шатался по город у, забрел в
кино, что-то там смотрел, пил газировку, оказался в столовой, что-то там жевал
и думал, думал, думал…
Ненависть Белоконя к тому миру, что должен появиться в
результате ливня благ, я вполне разделял, я никогда не любил подобных моему
шефу людей, и больно было думать, что настает их царство, но что же делать? И
почему наш звездный Иванов говорил слегка загадочно, он бы не стал говорить
просто так…
Ничего я не придумал, вернулся домой уставший и расстроенный
и с порога услышал, что Жанна плачет в спальне. Не очень уж громко, но я сразу
услышал и бросился туда.
Она ревела, а рядом с ней валялись мои «Три мушкетера»,
раскрытые на том месте, где четыре храбреца ворвались в кармелитский монастырь,
распугивая монашек лихо закрученными усами и дымящимися пистолетами, но
коварная миледи успела подбросить в бокал Констанции яд, кардинал умел
подбирать людей, и Констанция умирает, но никто еще не понял, что она умирает,
только Атос, умница, совесть четверки, догадался…
Я облегченно вздохнул, когда-то, в стародавние времена, я
тоже плакал, правда, на том месте, где умирает блистательный Бекингем, убитый
фанатиком, умирает с достоинством, дай бог нам всем так, но когда я плакал, мне
было лет семь или даже меньше…
– Ну что ты? – сказал я как маленькому ребенку. –
Это, в конце концов, придумано, не было этого, сочинили все…
Она посмотрела на меня с таким изумлением, что я смутился и
замолчал.
– То есть как это «не было»? Разве можно писать о
несуществующем?
Я так и сел – прямо на «Мушкетеров». И начался
прелюбопытнейший разговор, в ходе которого я понял, почему место моих книг не
заняли новые, роскошные – у самих пришельцев беллетристики как таковой не
существовало, была только техническая и научная литература. Почему так
получилось, как до этого дошло и с чего началось, Жанна не знала. Правда, по ее
словам, среди некоторых немногочисленных групп населения, главным образом среди
молодых историков, циркулировали смутные, основанные на каких-то
полулегендарных источниках слухи, что когда-то, в глубокой древности,
существовали какие-то книги, описывавшие выдуманных людей и выдуманные события.
Опираясь на это, кое-кто из молодых смельчаков пытался делать разные
еретические выводы, но их не поощряли – «официальные инстанции» яростно
выступали против слухов о наличии у предков так называемой «художественной
литературы». Темная история, загадочная, многое в ней приходилось домысливать.
В седьмом часу вечера появились «собратья по счастью». Они
были нарядны и веселы, от них попахивало шампанским, и они привезли с собой
огромный красивый торт. Они хохотали, хлопали меня по плечу и наперебой повторяли,
как это здорово, что третьим оказался именно я, и такое событие, как наша
встреча, нужно отпраздновать немедленно и как следует, потому что событие это в
некотором роде глобальное и эпохальное. Ошеломленный их натиском, я безропотно
подчинялся. Назар Захарыч, повязав фартучек, с удивительной ловкостью накрывал
на стол, объясняя одновременно, что хотя он, собственно, тридцать лет женат и
на свою участь не жалуется, мужчина должен уметь шить, готовить и стирать. Я
только поддакивал. Тем временем Горчаков убеждал Жанну отложить книгу и
присоединиться. Убедил. Мы сели за стол и откупорили шампанское.
Вечер прошел прекрасно. Гости оказались приятными и
остроумными собеседниками. Был произнесен не один веселый тост, рассказана
масса занимательных историй и вполне пристойных анекдотов. Чтобы не ударить в
грязь лицом, я поведал, как изничтожил вчера шефа, и мой рассказ встретили с
большим подъемом…
Постепенно веселье пошло на убыль. Весьма тонко Горчаков дал
понять Жанне, что им хотелось бы поговорить со мной без нее, она быстро поняла
намеки и удалилась в спальню. К этому времени я стал приходить в себя.
Кончилось разгульное застолье, пора было вспомнить тирады Белоконя, и
расстроенное лицо Иванова, и cвои собственные нелестные мысли о «филантропах»…
– Хорошо! – искренне сказал Назар Захарыч, Боря,
сначала погрейте бокал в ладонях, очень, говорят, здорово влияет на аромат.
Молодцы пришельцы эти, я в них не верил, во все эти тарелки…
– Да, – сказал я. – Рюрик, Трувор и Синеус.
– Что?
– Варяги, – пояснил я. – Бытовала в истории такая
сказочка. Мол, собрались когда-то наши предки славяне и отписали за море
варягам: земля наша богата, обильна, только вот порядка в ней нет, не способны
сиволапые, наладить его, так что приходите и володейте нами…
– Этого не было, – сказал Горчаков, глядя на меня с
обостренным нехорошим интересом. – Позднейшая фальсификация немецкого
изготовления. Я ведь историк, знаете ли.
– Ставлю вам пять, – сказал я. – Ничего подобного
не было. Но оказалось, что эта идейка до ужаса прилипчива. Даже сегодня. Только
вместо варяжской земли – звезды. Правда, нынче не прежние времена, они не
собираются сажать нам на трон своего Трувора, они сажают на трон полированный
гарнитур. Его величество Сервант XXIII, король Евразии, царь обеих Америк,
великий князь Австралии, герцог Африки и прочая и прочая «великия и малыя».
Когда же мы перестанем призывать варягов?
– Их никто не звал.
– Тем лучше, – сказал я. – Незваный гость хуже
татарина, его и выставить не грех. Не нужно нам изобилие. И совсем смешно
получается – Горчаков, Песков и Хомутов – апостолы нового века…
– Стоп! – крикнул Горчаков. – Мы ведь не называли
в кабаке наших фамилий, правда, Назар? (Назар Захарыч утвердительно кивнул,
глядя недоуменно и жалостно.) Не называли. Откуда же вы их знаете?
– Вот, знаю, – сказал я. – Маху дал, маху…
– Пр-роходимец… – выдохнул Горчаков сквозь зубы.– Ну,
конечно, мне следовало сразу догадаться, и то, что вы знаете наши фамилии, и
антипатия внезапная… Он у вас был?
– Кто? – спросил я, делая глупое лицо. – Никого у
меня не было.
– Был… – яростно сказал Горчаков. Иванов, Петров, Сидоров,
как же, наслышаны… Перевербовал, паршивец, и вы ему поверили?
– Просто кое-кто высказал ясными словами то, чего я не мог
бы выразить сам, – сказал я. – При чем тут вербовка? Я и сам пришел
бы к выводу, что ваши варяги с их изобилием нам вовсе не нужны. Он, кстати, не
говорил ничего, просто я понял, что возможен другой путь. Нам нужны мы сами.
– А ведь вы маоист, Боря, – ласково протянул Горчаков.
– Я?
– Вы. Это же они повторяли: «Чем хуже, тем лучше».
– Ну, Витя… – укоризненно сморщился Назар Захарыч. –
Что же ты сразу шьешь парню политику, не те нынче времена… Какой же он маоист?
