– Здравствуйте, Станислав Сергеевич.
Снерг обернулся. В двери, почти заполняя собою узенький
проем, стоял Каратыгин, огромный, сам, казалось, излучавший энергию. Знакомы
они были, но не тесно – у каждого известного журналиста и каждого крупного
администратора таких знакомых масса.
– Здравствуйте, – сказал Снерг. – И вы
посещаете сей уединенный уголок? Хотя, я догадываюсь, почему. Вы, кажется,
интересуетесь живописью?
– И даже сам пробую. Так, малярство. Комплекс
неполноценности технаря, – признался Каратыгин с чуточку наигранным
самоуничижением. – А кроме того, это – идеальная нейтральная территория,
где мы с вами можем встретиться как частные лица.
– Вот уж не думал о таком назначении Буяна… –
проворчал Снерг. – Но понятие «нейтральная территория» в классическом
значении означает место, разделяющее позиции врагов. А разве мы с вами
враги? – спросил он с хорошо отыгранной долей наивности.
– Если не враги, тем лучше, – Каратыгин точно
скопировал деланное простодушие Снерга. – Пойдемте, съедим по шашлычку? У
меня, кстати, имеется к нему добавление. – (Он, подмигнув, показал стеклянную
фляжку, усыпанную накладными медальонами.) «Гасконь», пятнадцать лет выдержки.
Правда, коньяк – не в традициях шашлыка, но мы с вами не историки кулинарии.
– Пойдемте, – сказал Снерг.
Они сели у кострища. Снерг взял у киберповара две палочки и
покачивал ими в воздухе, остужая. Каратыгин отвинтил стеклянный колпачок,
оказавшийся двумя стаканчиками – один в другом, – наполнил их и поднес к
углям. Коньяк заискрился дрожащими отблесками, крупное лицо Каратыгина, лицо
пирата елизаветинских времен, чей корабль не умел давать задний ход, было
покойным и отражало лишь удовлетворение предстоящими нехитрыми житейскими
радостями, не изменившимися со времен фараонов.
«И это наверняка маска, – подумал Снерг, – слишком
велики ставки, большая игра впереди. Вполне возможно, что он прилетел сюда
всего лишь посмотреть картины, но забыть о делах не может, весь он в них…»
– Я летал на Эвридику, – сказал Каратыгин.
– Вот как? – вежливо спросил Снерг.
– Да.
– Значит, решили все же поднять вопрос в Совете
Системы?
– Да. А вы о моем вояже слышали?
– Откуда?
– В самом деле?
– Я никогда никому не давал поводов обвинить меня во
лжи, – резко и холодно сказал Снерг.
– Извините, пожалуйста. С языка сорвалось. Так… Но я
уверен, они вам обязательно позвонят. У вас ведь друзья на Эвридике, вы там
снимали когда-то, верно? Да, со мной туда летала Марина Банишевская…
– Понятно, – сказал Снерг. – И вы меня
вычислили, как контрфигуру в предстоящей битве? Логично… Мне никто пока не
звонил с Эвридики. Но если позвонят… Я догадываюсь, зачем туда вылетела
Банишевская, и скрывать не стану – за контрфильмом дело не станет. Дело, как вы
понимаете, не в моих друзьях на Эвридике. Я полностью на стороне Проекта.
– Даже зная положение дел?
– Да, – сказал Снерг. – Есть и другой аспект
– я был с ними, когда обстановку еще не именовали полным провалом, как же мне
бросить их теперь?
– Вам не кажется, что вы чересчур поддаетесь эмоциям,
Станислав?
– Нет, – сказал Снерг. – У меня хватило
времени, чтобы трезво все обдумать. А ваши аргументы я знаю заранее – приходилось
беседовать с вашими единомышленниками.
Каратыгин задумчиво смотрел на багровые угли, покрытые
нежными чешуйками пепла.
– Не думайте, пожалуйста, что я оцениваю ситуацию
исключительно с бесстрастностью робота, – сказал он. – Противника
всегда нужно уметь понимать. И стараться, чтобы не были бранными словами ни
«технарь», ни «эмпирик». И я искренне хочу понять вас – таких, как вы. Пока я
не понял. Я не стесняюсь признаться, что почти не умею при решении деловых
вопросов оперировать… чувствами, если можно так выразиться. Я оперирую логикой
и рационализмом – это тоже ни в коем случае не бранные слова. Вы же – эмпирик.
Но нам просто необходимо понять друг друга… Мне нужны звезды. Вам тоже. Я верю
в будущую галактическую экспансию и в то, что в будущем людям моей профессии
придется решать гораздо более сложные и интересные задачи – овладение энергией
звезд, астроинженерия. Круг ваших интересов тоже неизмеримо расширится. Но что,
если мы с вами не доживем? Грубо говоря, мне хватит дела до конца жизни и при сохранении
статус-кво. Вам тоже.
Он замолчал. Снерг зубами снял с шампура кусочек мяса, стал
медленно жевать – чтобы иметь возможность обдумать ответ. Очень трудно
рассуждать о глобальных проблемах вот так, без подготовки, без настроя – даже
если ты не единожды думал и спорил о том, что принято называть глобальными
проблемами, нужно еще суметь облечь все в подходящие слова – без демагогии, без
фальши и ложной красивости.
«Мы тоже оперируем логикой и рационализмом, – подумал
он, только логика у нас другая, и рационализм на ином основан…»
– Технарь и эмпирик… – сказал Снерг. –
Конечно, я мог бы демагогически сослаться на хрестоматийные факты. Напомнить,
что ракетный двигатель, сверхпроводимость и лазер были «открыты» вовсе не
технарями – писателями, то есть эмпириками, согласно вашей классификации.
Вы нашли бы на моем месте достаточно аргументов, чтобы продолжать в подобном
духе… Но речь о другом. Хотя бы о том, что лазер, радар и многое другое были
созданы людьми вашей профессии со значительным запозданием. Они могли бы
появиться значительно раньше – по мнению ваших же коллег. Почему же
запоздали? Почему ученые порой допускали поразительные ошибки в оценке сроков
практического применения открытия, а писатели порой предсказывали даты с
точностью до года? По-моему, у вас, у таких, как вы, есть все для того, чтобы
быть мастерами своего дела – ум, знания, дерзость. Но это не та дерзость.
– Теперь вы заставляете меня повторять хрестоматийные
истины, – сказал Каратыгин. – Напоминать, какое важное место в нашей
работе занимает фантазия и раскованность воображения.
– Я это знаю, – сказал Снерг. – Но, повторяю,
есть фантазия и фантазия. Дерзость и дерзость. Я не могу подобрать термина,
может быть, его и не существует – еще никто не сумел вразумительно объяснить,
что же такое любовь, вдохновение, интуиция. Но это не дает вам перевеса –
попробуйте-ка объяснить мне, что такое электрический ток или
гиперпространство, – не прибегать к строчкам из учебников, а описать
зримо, как радугу, снег, прибой, дождь… Я знаю одно – нельзя останавливаться.
Нельзя переводить все на логику компьютеров. Вы можете облечь свои законы в
строгие формулы. Мы – далеко не всегда. Но мир не может руководствоваться
только вашими законами – без наших ему тоже не обойтись.
Они молчали долго. Играла музыка. К костру подходили за
шашлыками, здоровались, кое-кто пытался увлечь их к музыке и веселью. Они
вежливо отшучивались и обещали присоединиться попозже.
