Телестену они включили и смотрели вполглаза какой-то
приключенческий фильм – британские драгуны и кавалеристы Дана-Саиба
гонялись друг за другом по горным тропам, гремели, рассыпаясь шелестящим эхом,
выстрелы, звенели нелюдские вопли, нужно было спрятать клад, нужно было
захватить клад, нужно было спасти принцессу, нужно было украсть принцессу, и
над всем этим костюмированным переполохом отрешенно сверкали изначальные
гималайские снега.
Дядюшка Мозес осторожно взял хрупкую, как снежинка, чашечку,
отхлебнул кофе, подмигнул Снергу:
– Не забыл Канченджангу?
«Разве такое забывается?» – взглядом ответил Снерг.
Они сидели на камнях у разбитого мобиля, отхлебывали кофе из
саморазогревающихся банок, за спинами среди обломков упрямо свиристел аварийный
маяк, а со всех сторон нависали горы, горы, горы – слишком громадные, чтобы
быть побежденными, слишком величественные, чтобы стать участливыми. И дядюшка
Мозес угрюмо бормотал: «Слишком много снега даже для старого толстого негра…»,
а Снерг, которому тогда едва исполнилось двадцать два, испытывал лишь
откровенный щенячий восторг. Это было восемь лет назад, это была первая
экспедиция Мозеса в Гималаи, им еще предстояло понять, что бешеного энтузиазма
и фанатичного упорства может не хватить для разгадки тайны…
А Панарин все не звонил. Сигнал дальней связи раздался,
когда близилось к полуночи. Снерг включил видеофон, вспыхнуло голубое сияние,
потом угол комнаты превратился в кусочек солнечного дня, и в нем сидел Панарин.
Снерг перевел видео на панорамный обзор, чтобы Панарин видел их всех.
– Здорово, командор, – сказал Снерг.
– Привет, – сказал Панарин. – Здравствуй,
Алешенька. Дядюшка Мозес, и вы здесь? Что там новенького отколол дядя Вилли?
Он смеялся, расспрашивал о новостях, а глаза оставались
серьезными и усталыми.
– Не тяни-ка ты кота за хвост, Тимка, – сказал
Снерг. – Каратыгин у вас был, я знаю, и все, что он намеревается делать, я
тоже знаю. Как дела? Не темни, здесь все свои.
– Плохо, – сказал Панарин. – Ярош ушел.
Уходят наши пилоты. Ты сам понимаешь, я никогда бы не стал плакаться в жилетку,
но впечатление такое, что нас может спасти только чудо. У вас не найдется в
кармане хотя бы подержанного чуда, дядюшка Мозес?
– Давно последнее отдал, Тим… – сказал дядя
Мозес. – Но ты не отчаивайся. Чуда у нас нет, зато имеется парочка
небесполезных идей. Я тебя заверяю, что Каратыгину вскоре станет не до нападок
на вас, а вам – не до меланхолии. Поверь старому колдуну, и будешь спать
спокойно. Вот Стах может подтвердить.
– Подтверждаю, – сказал Снерг. – Не могу я
тебе всего объяснить – сами не все понимаем, но чрезвычайно похоже, что
заваривается большое и многообещающее дело…
Он говорил и сам верил, что все обстоит именно так, что
завтрашний день расставит все точки и принесет новые победы, что все будут
счастливы и не станет проигравших.
– Да, а как там наша Марина, Тимка? – спросил
он. – Очаровала кого-нибудь, кошка киплинговская?
Взгляд Панарина соскользнул с лица Снерга, как салазки с
ледяной горы. Снерг понял, но верить ему не хотелось – судьба порой откалывает
жестокие номера, если ко всем Тимкиным невзгодам прибавится еще и это…
– Ну ладно, – сказал Панарин. – Меня тут
поторапливают, время расписано. Счастливо, ребята. Ждите как-нибудь в гости.
Голубое сияние заволокло его и растаяло вместе с ним.
«Черт…» – прошипел Снерг, прошелся взад-вперед вдоль холодного тусклого стекла
погашенной телестены и обернулся к дядюшке Мозесу:
– Дядя Мозес, у вас не найдется снадобья против глупой
любви?
– Что это ты такое говоришь, братец? – огорченно
всплеснул ручищами дядя Мозес. – Любовь бывает какой угодно, счастливой и
несчастной, вялой и горячей, но глупой она быть не может.
– Не знаю, не уверен.
– Марина? – спросила Алена. – А может, рано…
– Ты же его видела, – Снерг ногой отодвинул с
дороги стул. – Я ее знаю, чертову куклу, то, что она еще не нашла себя и
когда-нибудь ударится о стену, меня не разжалобит. Сердца в золотых ящичках она
пока не перестала коллекционировать. Иметь бы, в самом деле, что-нибудь
отворотное, чтобы стегнуть наотмашь…
Он осекся под взглядом Алены, по-бабьи жалостливым и
сердитым.
– Стах, ну как ты можешь быть таким?
– А что делать? – спросил Снерг, остывая. –
Тимке сейчас тяжелее, чем когда-либо, и ко всем прелестям его цейтнота
добавилась еще эта кукла, которая считает, что можно утвердить себя в жизни,
вешая на пояс покоренные сердца…
– Он же не ребенок, разберется.
– Все мы не ребенки, – сказал Снерг. – Он
крепкий парень, но он попал в ситуацию, когда все вокруг зыбко, нет уверенности
в будущем, и слаб не ты сам, а дело, которому ты служишь. В такой момент
мимолетная иллюзия успеха неважно в чем способна… – он безнадежно махнул
рукой. – Я прав, дядя Мозес?
– К сожалению, – сказал дядя Мозес. – Будем
надеяться, что он вскоре выйдет из этого штопора, и не только он… Пора мне,
ребята. Старому толстому негру нужно торопиться в свою лабораторию, у вас тут
уже ночь, а там еще день, эксперимент ждать не может. За угощение спасибо.
Стах, ты меня немножко проводишь до станции? Нет, пусть уж один Стах, ты,
Аленушка, сегодня на кухне исхлопоталась, и посуду тебе еще убирать…
Он стоял спиной к Алене, и Снерг поймал его многозначительный
взгляд.
Когда они вышли из подъезда, Снерг автоматически повернул
направо, к ближайшей станции монора, но широченная ладонь задержала его за
локоть.
– Да не стоит нам туда, – сказал дядя
Мозес. – Я оставил мобиль в квартале отсюда, и лететь мне не к себе в
институт, а на Таймыр. У меня там тоже есть лаборатория.
– Впервые слышу, – сказал Снерг.
– И ничего удивительного. Знаешь, кто такой твой старый
дядюшка Мозес? Беспардонный он враль, вот он кто, Стах. Завиратъся стал на
старости лет. Пойдем-ка вон туда, очень это приятное дело – ночью на воду
смотреть. Да и днем приятно, ой как успокаивает…
Они подошли к гранитному парапету набережной. Тихо скользила
широкая спокойная вода, на ней подрагивали длинные желтые отражения фонарей. На
противоположном берегу светилось пустое здание речного вокзала и за ним
скудными созвездиями горели редкие окна темной стены домов. Город спал.
– Ты не особенно слушай Сергачева. И не торопись на
Эльдорадо.
– Почему?
– Сергачева заменят в ближайшие дни, – сказал
дядюшка Мозес. – Вернее, он уйдет сам – он все понимает. Ему нельзя больше
оставаться на своем посту. И многое нужно менять. «Динго» оказалась
несостоятельной, вот горькая истина, которую предсказывали лет тридцать назад.
Нельзя сказать, что они накопили опыт – нет у них никакого опыта. Гипотезы и
прогнозы, разрабатываемые на протяжении тридцати с лишним лет – не опыт. Игра
началась по непредвиденным правилам, а это означает, что нужно выдвигать
молодых, тех, для кого «Банк гипотез» будет лишь вспомогательным фондом, доставшимся
от предшественников. Гипотезы они должны будут выдвигать сами, а не
перелицовывать применительно к обстановке старые. Ты заметил, что Сергачев, в
сущности, неумело играет в индейцев? Контроль на космодромах, засылка на
Эльдорадо агентов… Новое издание давным-давно забытых романов. На нас движется
Неизвестное, и правила нужно выдумывать на ходу, а не заимствовать у древних
авторов… Ответный ход Эльдорадо мы не в состоянии предугадать. Есть у меня одна
мысль, но не уверен, что угадал.
